Василий Васильевич Розанов , Анатолий Васильевич Луначарский , Разумник Васильевич Иванов-Разумник , Юлий Исаевич Айхенвальд , Николай Иванович Кареев , Епископ Михаил (Семенов) , Николай Яковлевич Муравьев (Абрамович) - Самоубийство: сборник общественных, философских и критических статей

по книжечке мой собеседник, через полгода действительно умерший „по воле своей“. — Чтобы принять мир в душу свою так, как требует Он, и понести на себе бремя этого понимания и то бремя ответственности, какое несет за собой такое понимание,—должно иметь другое, тело и другую душу. А оттолкнуть от себя яблоко познания мы не можем.

„Мы обречены. Мы должны умереть, — потому что не можем жить с тоской своего познания“.

Да, обречены.

„В теперешнем физическом виде нельзя быть человеку никак“, — говорит Кириллов, этот посредник, который, может быть, и довел до моего маленького учителя окольными ходами и идею „среднего креста на Голгофе“. Они совпали почти до буквальности.

Да, нельзя человеку таких переживаний вынести.

Христианство создало в некоторых такое восприятие мира, такое отношение к нему, при котором или необходимо объявить себя богом, как Кириллов, или умереть.

В Голгофе дана была „точка кризиса“, от которой дорога вверх до „перерождения физического“ или падение вниз с вершины выше всякой сольнесовской или Вавилонской башни.

Тот же маленький учитель в своих записках так характеризует это „непереносимое“ иго христианской идеи.

„Подойти к Голгофе, как требует Он, принять ее значило взять в свою совесть весь мир, со всем его злом и проказой.

„Охватить в одном охвате совести все прокаженное на прокаженной земле и принять как свой грех свое дело, свое бремя.

„На Голгофе „перейден“ прежний человек. Христос отверг и распял бывшего человека и передвинулся к новому человеку-Богу. В его лице человек „победил смерть и воскрес в третий день“, говоря словами евангельского символического рассказа.

„Но свое божество он нашел и сорвал с неба в такой муке и ужасе перед принятым в совесть ликом мира и ликом человеческим, что тяжко идти за ним.

„Быть свободным, идти за ним до Голгофы, — нет, этого нельзя понести.

„Сознать себя Богом... Это мука более тяжкая, чем муки рождения.

„Я Бог, — значит, весь мир мой... Весь.. Рисунок на чайнике мой.. Каждое окно позорного дома мое..

„Каждое бревно тюрьмы моей мною построено... иуда целует Господа, — я целую... я предаю. Меня предают.

„Ее“ (проститутку) целуют, — на моих щеках поцелуи.

„Да, это тяжело.

„Взять на себя прокаженные одежды мира и сорвать вместе с телом, с кожей.

„С такой мукой, чтобы солнце остановилось в ужасе.

„Как тогда, когда Он умер, солнце остановилось.

„Нет. Мы не можем.

„Сердце разорвется. Даже у него разорвалось“..

Мой маленький учитель был прав. Психика неподмененнаго христианства действительно такова и действительно она непереносима.

Острая гиперстезия чувствительности, тяжкое и мучительное переживание „греха мира“, которого я, ответственный за все (как сам Бог), — творец могла быть побеждена яркой верой в чудо.

Безумное по интенсивности чувство ответственности могло лечиться только „безумием“ веры в побежденность зла вплоть до обожествления человека и человечества — до богочеловечности и человекобожества.

До физического перерождения плоти, до воскресения не в смысле прошлого чуда или какого-то будущего воскресения, а в смысле здешней „моей“ победы над всей дисгармонией мира.

„Старый мир — я принял и отверг,—

Но как Бог — сотворю новый“.

Метафизически и мистически такое „перехождение человека в новый тип“ — возможно и необходимо.

На этой вере недавно создалась даже целая религиозная группа, которая видит в культе божественности человека средство против „головы медузы“.

Но в факте не так-то легко принять эту веру-безумие.

И воображение охотнее рисует то, что видел Кириллов.

„Был на земле, — говорит Кириллов, — один день, и в середине земли стояли три креста. Один на кресте до того веровал, что сказал другому: „будешь сегодня со мною в раю“. Кончился день, оба померли, пошли и не нашли ни рая, ни воскресения. Не оправдывалось сказанное“.

И дополняет для себя: этот человек был высший на всей земле, составлял то, для чего ей жить. Вся планета, со всем, что в ней, без этого человека — одно сумасшествие. Не было ни прежде, ни после Ему такого же, и никогда, даже до чуда. В том и чудо, что не было и не будет такого же никогда. А если Он умер и от него остался только труп с синими жилками?

Так что же я-то?

Сумело ли стереть синие жилки?

Нет, только бред и сон — брошенные с Голгофы безумные надежды; --">