Дмитрий Львович Быков - 100 лекций: русская литература ХХ век

«Рассказа о семи повешенных», нам не становится легче после «Большого шлема», после «Тьмы». О чём бы Андреев ни говорил, а он иногда шутит, шутит так мрачно, что после этого вообще на людей смотреть не хочется, в общем, он невероятно точен в изображении самого болезненного, но, как выясняется вдруг, такая точность не помогает. Даже когда мы читаем, наверное, самую сильную его драму, к сожалению, мы сейчас лишены возможности её посмотреть, хотя она очень сценична.

Никто не берётся поставить «Жизнь человека», гениальную панпсихическую пьесу, панпсихическую потому, что действие её происходит в человеческом разуме, среди абстракции. Великую символическую эту драму когда мы читаем, мы поражаемся точности узнавания, точности наших ощущений, мы именно так воспринимаем и собственную молодость, и собственный расцвет, и собственный неизбежный, увы, упадок, всё невероятно точно, но эта точность ничего не окупает. Даже ближайший друг Андреева, который, кстати говоря, и его считал единственным своим другом, Максим Горький, который в девятнадцатом году разрыдался, узнав о его смерти, вообще-то слёзы у Горького были близко, но здесь это было поистине бурное отчаяние. Даже Горький говорил ему: «Леонид, нельзя каждый день питаться мозгами, к тому же если они всегда недожаренные». Это он говорил о его теоретических рассуждениях в пьесах, о его вечных разглагольствованиях о русском ужасе. Но и Горький вынужден был признать, что на него это действовало всё-таки очень сильно.

И в этом смысле, наверное, Леонид Андреев пусть не главный, но самый типичный писатель двадцатого века: он всё чувствует, всё понимает, всё может назвать и ничего не может преодолеть. Он живёт в этом сплошном ледяном ужасе мира и ничего не может ему противопоставить. Думаю, что с таким же чувством, со странной смесью восторга, благодарности и омерзения мы и перечитываем его сегодня. А может быть, и не перечитываем, что тоже довольно объяснимо.

Ну, а теперь вопросы, спасибо большое, что они появились.

«Оказала ли влияние на Андреева скандинавская драматургия?»

Хороший вопрос. Ну, скандинавская литература в той или иной степени оказала влияние на всю европейскую и, рискну сказать, и на американскую тоже литературу модерна. В первую очередь, конечно, Ибсен отдувался за всех, во-вторую, Стриндберг. Я должен сейчас буду сказать довольно парадоксальную и, конечно, навлекающую на меня всякие громы, вещь, но дело в том, что островная культура или, во всяком случае, культура, близко граничащая с морем, со стихиями, с горами, с лавинами, она по определению очень вот смертоцентрична, как заметил когда-то Гребенщиков: «Японская культура построена вокруг идеи смерти, потому что вся Япония построена на идее предела». Ну, там, куда ни шагнёшь, обязательно или извержение вулкана, или море, она вся зажата вот так. Ну, и Скандинавия тоже, скандинавская культура наряду с японской она самая депрессивная, понимаете, самая безвыходная.

Ну, «Бранд» ибсеновский, знаменитая драматическая поэма, которая, пожалуй, лучше всего отражает главные черты литературы модернизма, литературы рубежа веков, сверхчеловечность такая. Всё смертельно, и Бранд гибнет, конечно, успев спросить бога: «В смертный час открой, // Мельче ль праха пред тобой // Веры нашей Квантум Сатис?», и услышав в ответ грохот лавины, из которого раздается: «Он есть Бог творящий» — это очень страшно. Конечно, скандинавская культура — она культура без выхода, я рискну сказать, без катарсиса. Есть какая-то надежда у «Пер Гюнта», но «Пер Гюнт» — единственная более или менее светлая пьеса Ибсена. Всё остальное упирается в драматический эпилог, когда мы мёртвые пробуждаемся. А Стриндберг — это уже вообще какое-то полное безумие, «Соната призраков».

Да, наверное, оказала. Просто, понимаете, вот в чём штука. Тоже я сейчас скажу вещь, наверное, очень шовинистическую во многих отношениях. Андреев гораздо талантливее большинства скандинавских литераторов. Уж Стриндберга точно талантливее. Поэтому когда он утверждает свою безвыходность, он утверждает её с такой страстью, с такой избыточностью, что это превращается почти, ну, в праздник, в пир человеческого духа. Вот обратите внимание, когда вы смотрите пьесы Андреева, не рассказы читаете, а именно пьесы смотрите, ну, такие вещи, как, скажем, «Чёрные маски» или как «Екатерину Ивановну», уж совсем реалистическую, или как «Дни нашей жизни», вот есть смешанные --">