Евгений Николаевич Гусляров - Левая сторона души. Из тайной жизни русских гениев

этом письме. Говорят, что это начертание, на десятилетия определившее посмертную судьбу творчества Маяковского, сделал Сталин в благодарность Лиле за долгую и беспорочную её службу сексота, с гениальной безошибочностью распознающего врагов народа. Мы уже говорили о том, что лагерные и прочие списки, утверждаемые в конце концов Сталиным, прежде формировались в салонах, подобных салону Лили и Осипа Бриков…

Но оказалось – тут и личная есть признательность Вождя поэту Маяковскому.

И опять надо привести здесь фрагмент его непревзойдённой исповедальной лирики:

Когда я

      итожу

            то, что прожил,

и роюсь в днях —

            ярчайший где,

я вспоминаю

            одно и то же —

двадцать пятое,

            первый день.

Штыками

      тычется

            чирканье молний,

матросы

      в бомбы

            играют, как в мячики.

От гуда

      дрожит

            взбудораженный Смольный.

В патронных лентах

            внизу пулеметчики.

– Вас

      вызывает

            товарищ Сталин.

Направо

      третья,

            он

                  там. —

– Товарищи,

            не останавливаться!

                        Чего стали?

В броневики

            и на почтамт! —

– По приказу

            товарища Троцкого! —

– Есть! —

            повернулся

                        и скрылся скоро,

и только

            на ленте

                        у флотского

под лентой

            блеснуло —

                   «Аврора».

Это из эпохальной его поэмы «Владимир Ильич Ленин».

Тут вот на что сразу надо обратить внимание. Всё, что описал тут блистательный Маяковский, он, оказывается мог самолично видеть и слышать.

В автобиографических заметках «Я сам» он утверждает, что именно в этот день присутствовал в Смольном:

«Октябрь: Принимать или не принимать? Такого вопроса для меня не было. Моя революция. Пошёл в Смольный. Работал. Всё, что приходилось. Начинают заседать».

И Василий Катанян, последний муж Лили Брик, свидетельствует с её подачи:

«В день великого революционного переворота Володя находился в Смольном, где помещался штаб большевиков и где он впервые близко увидел Ленина…».

Тут сразу путаница какая-то. Во-первых, «первый» день этой революции был не двадцать пятого, а двадцать четвёртого, именно в этот день Ленин уже прибыл в Смольный и взял всё дальнейшее её течение в свои руки.

Во-вторых, с какого перепугу главным в революции вдруг стал этот Ленин, до того, в самые решительные уже её дни, трусливо скрывавшийся от полиции на удалёнке в Разливе?

С сердешным другом своим Григорием Зиновьевым. Некоторые особо дотошные историки тех дней полагают даже, что политические и тактические связи двух этих пламенных борцов плавно перетекали иногда в интимные. Так что вполне может оказаться, что Ильич и тут намного опередил своё время.

До того, главным человеком этих дней, уже приведшим большевистскую революцию в необратимое движение, был известный и неоднозначный Лев Троцкий. Даже и революцию он поторопил с победой именно к своему дню рождения.

Почему же он столь безропотно сдал своё детище Ленину?

Тут внятного объяснения так и нет, несмотря на половодье всяких догадок и занудных профессиональных экскурсов. Я издал когда-то целых две книги, в которых касался и этой темы – «Ленин в жизни» и «Сталин в жизни».

Так вот, может быть, всё дело в том, что прекрасный во всех отношениях Лев Троцкий остался и в революции Бронштейном по облику и сути, а Ленин был прекрасен только наполовину, по матери. И настоящий смысл революции с калмыцким прищуром становился не столь явным. Подлинное лицо и суть произошедшего, видно, тогдашним кровавым приватизаторам России сразу показать не хватило духу. Могло всё пойти прахом. Вглядевшись тотчас в инфернальное лицо Троцкого, народ, может быть, и спохватился бы тут же, пока ещё горяч был. Потому его всей России и не показали тогда. Нужно было обождать, чтобы народ пообвык немного.

Впрочем, я всегда пугаюсь касаться этой темы.

Интересная картинка происходила в тот день ввечеру на ступенях Смольного. Какой-то взъерошенный человечек с подвязанной, как при зубной боли, щекой и в клоунском рыжем парике под мужицкой кепкой, отчаянно пытался прорваться в штаб революции. Матросы --">