Анджей Беловранин - Последний зеленый лист

этой неожиданно проявившейся "любви к мальчикам"… но они и не догадывались,

насколько далеки были от истины.

Двенадцать долгих лет Тадорум воспитывал и обучал ликеистов, прибегая к помощи

лучших профессионалов своего времени из самых отдаленных уголков Империи и даже

из-за ее пределов – специалистов в весьма неожиданных областях. Их учили философии

и схоластике и риторике, географии и истории, медицине и астрономии, фехтованию,

верховой езде и стрельбе из лука, карманному воровству и грязному рукопашному бою,

музыке, танцам и живописи, ремеслам ткача, гончара, кузнеца и плотника, крестьянскому

труду и искусству банковской двойной бухгалтерии, поэтике и анатомическому устройству

живых существ…

Постепенно Тадорум отсеивал недостаточно одаренных или тех, кто не проявлял должного

усердия, так что к концу двенадцатого года обучения в его ликее осталось тридцать четыре

молодых человека – самых умных, сильных, ловких и образованных во всей Империи.

"Гвардия ликеистов" – как назвал их много позже один поэт-славослов.

Но главное, что привил Тадорум своим воспитанникам – это любовь к правде и

справедливости, к добру, и к странной идее теолога Михаила – идее о том, что все люди

сотворены Великим и Единым равными, и каждый человек достоин бережного и

милосердного отношения.

Возможно, Учитель хотел сам возглавить славные деяния Тридцати, но судьбе было

угодно уготовить ему печальную участь – Тадорум не смог лицезреть в полной мере

плоды трудов своих. В год Птицы, в четырнадцатое лето правления императора

Псамметиха IV, позже прозванного Последним монархом, он скоропостижно скончался от

пневмонии.

В день похорон Учителя на его отдаленной вилле Четырех ручьев воспитанники вскрыли

и прочли его завещание. И тем же вечером, споро снарядившись в дорогу, понеслись в

столицу на резвых скакунах.

Пенига снова представил кавалькаду всадников в легких кольчугах, вооруженных пиками

и мечами, к седлу каждого из них был приторочен клевец, лук или шестопер. И закатное

солнце бросало на их лица неверные блики сквозь могучую листву придорожных лип.

Город не был готов к встрече тридцати четырех героев, тридцати четырех братьев-поэтов,

въехавших в него тихо в предутренней мгле. Мемфис спал, и стража у Королевских ворот

не обратила на них никакого внимания – лишь двум охранникам, клевавшим носом у

опущенного моста, щедрой горстью отсыпали Глорен и Боливар звонкого серебра, чтобы

предотвратить ненужные расспросы.

Императорские гвардейцы не смогли остановить их у открытых ворот Алого Замка.

Словно вихрь, смели они пятерых, державших стражу у въезда, а когда

тяжеловооруженные пехотинцы выскочили из сонной караулки, было уже поздно:

Тридцать четыре, бросив своих коней, спешили вверх по лестнице Векового дворца.

Несколько стражников у его тяжелых резных дверей в ужасе разбежались, освободив

проход.

Семеро капитанов гвардии – личных телохранителей Псамметиха IV – встретили

витязей на пороге покоев императора. И пали в быстрой схватке, забрав с собой Понтерия

и Пердикку; братья посчитали, что Корнелий также мертв, но он был лишь тяжело ранен,

и впоследствии оправился.

Слуги императора побоялись преградить путь героям, и отступили в сторону. Тогда

Тридцать один, вошедшие в монаршии покои, судили Псамметиха IV от имени Великого и

Единого, от имени свободных людей новой Республики, и приговорили его к смерти за

многочисленные преступления перед собственным народом, и привели в исполнение

приговор.

Гвардейцы, ворвавшиеся вслед за тем в двери покоев, остановились, пораженные

случившимся. Столь величественны были Тридцать один, Свершившие Суд, столь

исполнены благородства и права, что испытанные в боях ветераны не решились напасть на

них. Столь уверенны и справедливы были их речи, что впервые в жизни солдаты открыли

уши и стали слушать.