Михаил Яковлевич Геллер - Жизнь в ленинской России

петербургской чрезвычайки в Дом предварительного заключения на Шпалерной. Соседями моими были проф. Л. П. Карсавин и А. Б. Петрищев. После восьмидневного пребывания в грязном и подлом сарае Чрезвычайки с какой радостью вдыхали мы чистый воздух раннего утра! На Дворцовой площади, под жаркими еще лучами стареющего к осени солнца, мы обнажили головы, не то от жары, не то от чувства умиления перед раскрывшейся гордой красотой Святого Петрограда. Редкие прохожие смотрели с чувством участия и страха на эту толпу окруженных конвоем людей, так мало похожих на убийц, воров и мошенников… Мне и в голову не приходило тогда, что через три месяца, уже физически свободный, но душевно более подавленный, я буду проходить мимо Гороховой и Исаакия, направляясь на германский пароход, который увезет меня в изгнание. Концентрационный лагерь, снега Сибири и Архангельска, глухие кочевья Оренбургской губернии или Киркрая — все, что угодно, только не прекрасные мостовые Берлина, залитые электричеством, с давящей стремительностью тяжелых автомобилей, звонками трамваев и велосипедистов…

* * *

Попросил тачечника поехать мимо памятника Петру Великому: крюк небольшой. Иностранцы пожмут плечами, французы придут в негодование, когда услышат, что это — лучший памятник в Европе, построенный иноземцем на русской почве и снабженный обрусевшей немкой латино-русской надписью. Памятника, который больше говорил бы моему уму и сердцу, я не видал на площадях ни Парижа, ни Берлина.

От Фальконета как-то само собой мысль потянулась к Паоло Трубецкому, обитальянившемуся русскому. У Невы — начало, там, у Николаевского вокзала — конец Императорской России. Здесь взлет ввысь, стремление к морю, порыв на запад, презрение к шипящей, извивающейся змее. А там — дородный отъевшийся урядник стянул поводья своей упрямой, озлобленной кобылы, давит ее своей тяжестью и своей волей, направляя на великий сибирский путь, приведший к манчжурскому поражению. Памятника Петру коммунисты не тронули. Они его даже оберегали и время от времени не прочь были родными с ним счесться. В Петре Великом было, действительно, немало от большевика. Но, к сожалению, в коммунистах почти ничего нет от Петра. Петр не только разрушал, он и строил, и результаты его стройки держатся доселе. Что построили коммунисты? Петр говорил: а о Петре ведайте, ему жизнь не дорога, была бы жива Россия! Коммунисты говорят: нам Россия не дорога, был бы жив интернационал! Тут непроходимая пропасть.

Памятник Александру III коммунисты сначала забили досками и соорудили на нем балаган, с подмостков которого по революционным праздникам коммунистические шуты ублажали лускающую семечки толпу.

Глупые люди не поняли глубокого национально-революционного смысла, бессознательно отлитого П. Трубецким в его статуе. Точно исполняя тайное желание Марии Федоровны, они укрыли его от глаз народа и превратили в символ своей революционной пошлости, лишь отдаленно напоминавший расправу татар над русскими князьями. Когда им все это разъяснили, коммунисты сняли свой балаган с памятника, испакостив его глупыми стихами бедного, пьяного Демьяна. И воздвигнут теперь на площади Революции памятник коммунистической заборной литературы, там, где раньше, на площади Знаменья, стоял обличительный памятник Александру III.

* * *

Дальше бежит мысль… Завернув углом с площади, такой же прямой лентой, как и Новый, стелется Старый Невский, приводя в широкие ворота Александро-Невской Лавры. До могилы памятна будет мне эта прекрасная дорога, мой крестный путь. Еще сегодня я был там, на могиле моей дочери, одной из безвестных жертв русской революции. Ее убила на восемнадцатом году жизни не пуля чекиста и даже не сыпная вошь соседки по арестантской наре. Были еще более прозаические способы убивать. У нее не было ни галош, ни целых ботинок, и она постоянно промачивала ноги. В квартире было 4 градуса мороза и, помогая матери, она таскала тяжелые бревна вместо отца, мыкавшегося в то время по коммунистическим тюрьмам. Питалась тогдашним российским хлебом и пшенной размазней. Хрупкий организм надломился. Легкая простуда свалила ее в конце января и через десять дней убила…

Она собиралась ехать в Москву «хлопотать» за отца. Я ждал ее, мое сокровище на земле, которой не видел уже более года, с той памятной ноябрьской ночи, когда под гром юденических пушек, она одна с матерью, каким-то чудом и милостью --">