Алистер Кроули - Развратный роман

респираторного аппарата леди, однако она и сама вряд ли смогла бы описать состояние своей мандели и своего пердильника.

— Пальчики оближешь! — неохотно признал продажный газетчик. — Беспардонно, говнисто, грязно!

— De mortuis nil nisi bonum!^[2] — вкрадчиво намекнул искуситель.

Репортер запнулся.

— Tuam nasam in meum anum immite!^[3] — рассмеялся Архиепископ, и журналист удовлетворился, как гг. Понд и Моррелл в гилбертовой балладе^[4].

— Вы не потеряете времени зря, — добавил лукавый священнослужитель. — Своим искусным стенографическим почерком вы запишете подлинную историю моей жизни. Мистер Н.к.лс купит эту книгу и кинет вас на деньги: слава и богатство одновременно! А теперь спрячьте–ка своего ваньку–встаньку — позвольте мне, ну пожалуйста! Я вижу чудесный длинный таран со славным твердым шанкром на головке — о да, наверняка, после посещения ватерклозета. Взгляните на язву у меня на ноге — я заполучил ее прямо в соборе! Мы позавтракаем с моими мальчиками, козой и ученым хряком. После чего пойдем взглянуть на верблюда, которого кормят сигарами, а затем я побегу по своим будничным делам. Чтобы скоротать время, вас развлечет парочка блядей, или вы сможете понаблюдать, как мой дворецкий добавляет в чай сливки — единственное развлечение бедняги, ведь я высосал его досуха еще сто лет назад! Ну а потом мы засядем за утренние труды над моими воспоминаниями…

Они–то и составят эту прелестную книгу, предназначенную для тебя, дорогая девочка. А теперь разденься и зажги свечу, откинься в кресле перед зеркалом и попеременно читай или дрочи. Если ты уже взрослая, пусть тебя лижет пес или мужчина, дабы сэкономить твое время и труд (включая родовые муки). Но я хочу, чтобы при чтении ты купалась в океане ебли, и дай–то Бог нам с тобой когда–нибудь встретиться! Ведь у меня полное пузо кипящей эмоциэмульсии, которой я выстрелю в твое двухпенсовое метро, в твою грошовую трубу, в твой ротик или расплещу по твоим сиськам, твоим милым жирным масляным головкам, по розовым бутонам твоих сосков, или куда еще захочешь. И когда я больше не смогу кончать, я буду сосать тебя, пока у тебя не заноет спина и не посинеет вокруг глаз, пока твоя галиманда не воспалится, точь–в–точь как мой рысак, если ты заразишь меня трипаком, и ссать будет так больно, словно втыкают раскаленные иглы, а моя молофья не сможет проходить из–за сужения канала, так что в момент оргазма залупа буквально взорвется… За работу, сучка!

CAPITULUM PRIMUM^[5] Сластолюбивые сорванцы, или Секс на селе

— Родом я из Бездны^[6], — начал Архиепископ, — и всю жизнь пытался туда вернуться. Как только я оторвался от груди матери, она прижала меня к своему похотнику, и едва меня положили на руки отцу, как его болт оказался между моих младенческих ножек и выпустил струю жирной эссенции в солнечный воздух Рима (где, как тебе, должно быть, известно, я и сделал свой первый вздох). Я был здоровым, хорошо сложенным ребенком: моя пиписька ничем не примечательна, но вот муде поражали выдающейся величиной, а также (как впоследствии выяснилось) количеством и качеством жидкости, которую они способны выделить. В то же время анус, взлелеянный — как ты, возможно, заметил — мудрым честолюбием моей бабки по материнской линии, достигал таких размеров или, точнее, такой эластичности, что туда спокойно въехал бы паровоз Тихоокеанского экспресса, а если бы я стиснул крохотный чирышек сороконожки, от него осталось бы мокрое место. Однажды попался даже один крокодил… (Архиепископ вздохнул и внезапно умолк. Я сочувственно промолчал.)

Хер мой, как я уже намекнул, приводил в отчаяние любящего, но психованного дядю. Тщетно прибегал он ко втираниям ослиного молока, к травяным, магическим и лечебным отварам: все равно пришлось отказаться от неравной борьбы и отнести мой презренный садовый прибор к разряду скорострельного оружия, а не к тяжелой полевой артиллерии, каковую мы надеялись произвести. Скорость и впрямь была изрядная. На большом состязании Молофейного общества за обладание Золотой медалью в 1904 году я сумел удовлетворить не менее двадцати семи дам, не считая показательной дрочки, при которой я потушил четырнадцать свечек за шестнадцать попыток, заняв восьмое место и добившись особого упоминания как единственный представитель духовенства, способный удержать на своем эрегированном копье любви ребенка весом сорок шесть фунтов и тем самым --">