Николай Максимович Сорокин - Громосвет

как автономные объекты, удовлетворяющие праздные интересы в критические дни?

— Я не знаю, в этом смысле я вообще агностик. Но если рассуждать о фэнтези как о том, что удовлетворяет потребности по своей природе, то, наверное, война будет самым фэнтезийным, что только может нам предложить наш мир. Если так, то именно война есть дорогая для вас традиция. Тогда я вам отвечу “нет”, а именно — мне бы не хотелось в подросшем возрасте основывать, или хотя бы участвовать в войне.

– “Ну и душнила.” — подумал я, выходя из магазина.

Значит война… Когда покидаешь городскую черту даже на сутки, особенно с выпивкой, ложась спать к четырём утра чтобы проснуться к девяти, открываешь глаза и чувствуешь, что ты дикарь. Хочешь — воруй, хочешь — дерись, а после беги в лес и живи еще сутки, а после кочуй, ищи места, продолжай приключения. По своему обыкновению это желание искореняется на второй день в палаточном лагере, или сразу же, стоит выйти из леса в цивилизацию. Но вот чувство, это чувство дикости, чувство, что теперь ты можешь ходить в чём угодно и сколь много выражать своё мнение на людях, и знание, что с потерей этого чувства, с повторным обретением мягкости в сердце, достаточно снова уйти в лес на ночёвку, пережить дождь, грязь, или духоту и комаров, или снег и экстремальный минус, и вернуться в мир человеком. Но вот если весна, если тонны воды, нескончаемый потоп, просто болото на продолжительные два, а то и три месяца — это далеко не дикость, — это война. И в эту войну ты начинаешь жить на дереве, и в эту войну ты мастеришь лодку, и в эту войну не сунется ни один рядовой служитель закона; в этой войне ты сам другой…А другие смыслы, — продолжал я про себя. — разве это не есть то самое, что формирует фэнтезийный канон? Ведь если думать, что существует народ, который по лесу передвигается на лодках, то не значит ли это, что я рассматриваю не отдельную человеческую культуру, а целый иной мир, в котором может существовать человек? Просто он не существует здесь, со мной, так как для этого нет нужных предпосылок, чего-то такого, что превратит эту войну в естественную модель существования.

— Ты долго думаешь. — раздалось справа от меня. Я повернулся. Со мной, не прекращая шаг, четко нога в ногу шел вдоль улицы Репей. — Я уже с минуту как иду рядом.

— Прости, братец.

— Ты всё о своём? О городах и драконах?

— Мне тут умные люди сказали, что война формирует иномирие.

— Ну это не удивительно, классики постоянно в этой войне варились.

— Да не, дело не в истории, травмах и влиянии. Когда одни пережили войну и свою травму выразили в книгах, а другие, что пережили не только войну, но и в принципе конфликты, даже самые мелочные, эти книги читают — это мне как раз понятно в причинах спроса. Концепция ухода от мира — тема изъезженная, мне одних ролевиков с реконструкторами хватает, насквозь их вижу. Тут оказывается дело в ином: эстетическая выдуманность образов на деле только иллюзия, скрытая в проблеме потребления.

— В каком смысле?

— В смысле, что война — это действительно мир, а в нём процветают все народы, образы и эти самые “смыслы”.

— Радикально звучит.

— Это ещё полбеды. Ты как музыкант мне ответь, ты нахера используешь в обложках релизов фэнтези тематику?

— Ну я как бы играю о чём хочу, и это полноценно подходит под эстетизм.

— Тебе не кажется, что музыка вообще не должна обладать сопровождающими её изображениями?

— Я понимаю к чему ты клонишь: музыку ты чувствуешь как объёмное пространство, а обложки всё-таки рисованные, их не прочувствовать. Что максимум — это понимать обложку как симулякр.

— Тут ты верно мыслишь. Если обложка как символ — это “о чём”, а обложка как симулякр — это претендент на “реальность”, но нечто должно стоять и за пределами обложек!

— Собственно — это то самое пространство, о котором я и играю?

— Причём им же, ты же всё таки чему-то подражаешь, иначе как ты можешь давать трекам названия.

— Ну.

— А то и ну, что в пределах одного каноничного жанра что бы ты ни назвал, а всё равно это самое не будет противоречить другим таким же как и ты.

Многозначительно-поднятый палец вверх спровоцировал Репея развить наш разговор в русло надвигающегося первого Января, и так, перетекая в повседневность, мы дошли до его квартиры.

Я втиснулся в разговор бесцеремонно:

— Господа, вот вы верите в деда Мороза?

— Оооой, многоуважаемый, не --">