Егор Радов - Я/Или ад

знать, как вы, хочу все знать так, как знаете вы, — о том, что серьезно.

Но было уже поздно.

Глава первая

Некто по имени Егор Радов сошел с ума. Он лежал в психбольнице, привязанный к кровати за руки — за ноги и судорожно смотрел в белый потолок, висевший над ним, как небо. Больница суетилась вокруг; сумасшедшие распевали песни и курили, каждый день был как предыдущий, и ничего не нарушало спокойной и неторопливой жизни. Егор Радов лежал миллион лет, и перед ним проплывали города и страны, реки и облака, секунды, минуты и часы; он впитывал все это как губка и не произносил ни слова.

Входила медсестра и колола аминазин и еще что-то; на тело и душу, зависящую от малейшего дуновения ветерка, находил искусственный покой; мышцы съеживались и дрожали от давления химических сил, мозговые клетки напрягались, словно девятый вал, и забывались тяжелым сном; и вены вспухали синим клубком, как жизнь.

— У меня болит задница! — шептал Егор Радов и был прав, ибо задницу обкололи со всех сторон.

Вокруг судорожно сходили с ума сумасшедшие.

— Развяжите!.. Развяжите!.. — слышался вопль сына человеческого, и ему кололи аминазин.

Егора Радова, впрочем, могли и не привязывать — он лежал грудой своего тела, как развалины Европы; у него болело в правой ноге, но он совершенно не чувствовал нервов своего уха, а его мозги готовы были закрутиться, завертеться и смешаться со всем остальным.

Рядом сидел умный сумасшедший и читал книгу. Глупый сумасшедший пил чай и все время смеялся, ибо у него был здравый смысл, и врачи считали его небезнадежным. Вся палата была насквозь забита шизофрениками. И медсестры смеялись где-то далеко-далеко, как на далеком полустанке.

Егор Радов, не уставая, путешествовал по собственной жизни. Его многочисленные воспоминания, сбиваясь в одну кучу, бесконечно заявляли о себе. Детские запахи перемежались с хорошими моментами. Егору Радову было в принципе очень хорошо — вероятно, действовало какое-то лекарство, и он неторопливо анализировал и воспринимал все то, что включал для него какой-нибудь очередной участок мозга.

Ибо мозги, друзья, это всего лишь навсего серое вещество со всякими отростками.

Когда-то мне сделали трепанацию — мне обнажили меня; и хирург скальпелем прикасался к моим чувствам — и я улетал на луны и марсы, совсем как во сне и наяву. Мне приходилось воспринимать все — и боль, и броуновское движение архетипов, и потерю второй сигнальной системы.

А врач Иван Иванович Иванов делал обход. Сегодня он был очень бодр и добр, потому что двинулся морфием в аминазинной, и внимательно выслушивал каждого больного-сумасшедшего. Он даже похлопал по плечу совсем безнадежного наркомана, который принимал все таблетки подряд и потерял свою личность вообще. Этого человека звали Петя, и он даже разучился говорить; он все время шептал: “Тук-тук… Тук-тук…” Было похоже, что он печатает на машинке.

Но врачу Ивану Ивановичу недолго оставалось блаженно лечить своих пациентов, ибо правительство, охраняющее мозги от инородных влияний, скоро отправит его в другую тюрьму.

Егор Радов попал сюда случайно. Он написал шесть страниц печатного текста, потому что намеревался писать роман, и показал их в качестве примера своей ненормальности в военкомате. Неожиданно его в самом деле сочли сумасшедшим, чему он обрадовался, и положили в больницу, где он в самом деле свихнулся.

“Свихнуться” очень просто. Теоретически предполагается, что есть некоторый стабильный, как постамент, мозг, который нам дан путем генов в результате рождения, и вот он начинает двигаться в какую-то не ту сторону и становится хаотичным. Но стоит нам укротить его дерзкие клетки, как он опять будет стоять незыблемо, как скала, и об него будут разбиваться все неправильные глупости, как погибшие корабли.

На этом месте Егор Радов вспомнил памятник погибшим кораблям в Севастополе, где он гулял с бабушкой. Сияло солнце, и цвели цветы. Красивые матросы улыбались маленьким мальчикам — или это так казалось. Пионеры шли купаться строем и пели песни. Все было просто, как в детстве.

Петя, сумасшедший, судорожно всхлипнул. Он тоже вспомнил что-то свое и мучительно пробивался к этому сквозь горы химических препаратов, которые ему говорили:

— Стой! Куда?!

И он испуганно отходил назад, успокаивался и опять продолжал туктукать, словно пишущая машинка.

Врач Иван Иванович Иванов — олицетворение белого --">