Алексей Васильевич Кольцов - Полное собрание стихотворений

внутренно отвращается как мерзости: какая картина, какая судьба, какой человек!.(IX, 507).

В самом деле, с одной стороны — напряженные философские искания в кружке Станкевича, дружба с Белинским, задушевные разговоры с Пушкиным, широкий круг интеллектуальных интересов, а с другой — тусклый быт провинциального мещанства, преследования со стороны родных, зависть и мстительная вражда воронежских недругов. Судьба Кольцова была поистине трагической.

Жизнь в Воронеже становилась для него все более и более тягостной.

Кольцов имел полное основание говорить о злобе и зависти некоторых своих земляков; они, чем могли, отравляли существование поэта. Местные стихотворцы однажды пригласили Кольцова на свое собрание и там прочитали ему пасквиль — басню «Чиж-подражатель», написанную воронежским поэтом Волковым. Кольцов изображен в ней как жалкое и смешное существо, раболепно пресмыкающееся перед «барами»:

Всего наш Чиж на память понемногу

Чужого нахватал,

И в пении своем без смысла всё смешал.

И стала песнь его не песнь, а кавардак,

А эхо лишь одно вторило: «Дурак, дурак!»

В рукописях Кольцова имеется копия этой басни, переписанная рукой поэта. Эти оскорбительные и жестокие выходки действовали на Алексея Васильевича угнетающе.

Стоит ли удивляться, что в письмах Кольцова последних лет нередко звучала смертельная тоска и отчаяние: «В Воронеже долго мне не сдобровать. Давно живу я в нем и гляжу вон, как зверь. Тесен мой круг, грязен мой мир; горько жить мне в нем».^[15] «Теперь во всем городе у меня не только нет милого человека, нет даже и такого, с кем можно убивать время и кто бы пришел ко мне и не был бы мне тяжел. Конечно, то не житье, а каторга, и я — что день — больше начинаю чувствовать это убийственное одиночество».^[16]

Последние годы жизни Кольцова в Воронеже были необыкновенно тяжелы. Родные бесконечно мучили его. Отец еще мог мириться с сыном, когда он видел, что поэтическая деятельность и связи Алексея Васильевича со знаменитыми литераторами помогают ему в торговых делах, но, коль скоро эти расчеты все меньше и меньше оправдывались, отношение к «беспутному» сыну становилось все более деспотическим и бесчеловечным. Занятия поэзией он считал пустым баловством. Вражду со стороны родных еще более обострило увлечение Кольцова Варварой Григорьевной Лебедевой, к которой в семье поэта относились неодобрительно. Сильное и мучительное чувство к ней осложнило и без того трудную жизнь Кольцова. В стихотворении «Ты в путь иной отправилась одна...», посвященном Лебедевой, Кольцов укоряет ее за то, что она «для преступных наслаждений, для сладострастья без любви других любимцев избрала». Тут же поэт клянется вывести ее из «бездны страшного греха».

Но, может быть, самое трагическое в жизни Кольцова заключалось в том, что, страстно стремясь вырваться из мещанского мира, Кольцов так и не нашел в себе сил до конца с этим миром порвать.

В 1839 году издатель «Отечественных записок» А. А. Краевский пригласил Кольцова в Петербург заведовать книжной конторой своего журнала, а в 1841 году Белинский предложил ему переехать в столицу и жить у него. Эти предложения Кольцов отклонил. Его страшила возможность оказаться в зависимом положении от столичных друзей.

Известную роль играли здесь и внешние обстоятельства. Кольцовы задолжали своим кредиторам до двадцати тысяч рублей. Векселя подписывал не только отец поэта, но и он сам. В письме к Белинскому он выражал опасение, что из Воронежа его не выпустит из-за долгов полиция. Но, конечно, главным было то, что поэт не находил в себе сил, энергии, решимости порвать с прошлым и начать новую жизнь в Петербурге.

Вдобавок ко всему силы Кольцова подорвала тяжкая болезнь.

Знакомые поэта, пишет биограф Кольцова де Пуле о последнем периоде его жизни, «не раз встречали по весне и вплоть до 14 июля Алексея Васильевича, бледного и понурого, медленно прогуливающегося по Дворянской улице».^[17]

В сентябре 1842 года Кольцов слег и уже больше не вставал. Умер он 29 октября 1842 года. Последние месяцы его жизни были страшны. Узнав о смерти Кольцова, Белинский писал 9 декабря 1842 года В. П. Боткину: «Страдалец был этот человек — я теперь только понял его» (XII, 123).

2

В истории русской литературы Кольцов сыграл большую роль. Наиболее глубоко и правильно значение кольцовской поэзии было раскрыто великими деятелями революционной демократии, и в первую --">