Леонид Губанов - Серый конь

на­
шей эстетики1. И, встретившись в Москве с Губано­
вым осенью шестьдесят четвертого, я, салага, про­
винциал, с ходу и навсегда примкнул к тому, что
позднее начали называть андеграундом (который,
увы, в посткоммунистические времена стал вдруг
продавать себя со всех лотков и оптом, и в розницу).
Правда, в отличие от Леонида, я уже тогда по­
лубессознательно понимал, что твердая литератур­
ная дисциплина необходима. Да и, как теперь гово­
рится, «по жизни» надо быть аккуратнее, а то сго­
рим ни за фунт изюма и ничего не успеем сделать.
Можно заворожить слушателя, довести его до кале­
ния, но, в конце концов, не запрещенный ли то при­
ем? «Действовать» поэту следует все же не голо1 «У меня разногласия с советской властью чисто эстети­
ческие*, — обронил однажды Андрей Синявский. Меня, рас­
каленного антикоммуниста, эта его фраза, помню, шокирова­
ла. Теперь, когда в силу естественных причин такая раска­
ленность угасла, я лучше понимаю, что он имел в виду. И со­
лидарны с ним могли быть многие литераторы, которых не
печатали потому, например, что они не были «реалистами».

(Прим. — Ю. К.)

7

сом, а — со страницы, даже если это страничка па­
пиросной бумаги, а шрифт скачет и бледноват.
...И вот теперь, сегодня, стихотворение за стихотво­
рением читаю Ленину книгу — и вновь звучит во
мне порой его подзабытый голос. И когда звучит —
вытягивает даже и слабый текст, а когда нет — ос­
таешься с книжными столбцами один на один, и
тут вступают в силу свои безжалостные законы: за­
коны стихотворчества и временного устаревания.
Обладал Губанов, повторяю, очень мощным вообра­
жением и отнюдь не спешил его обуздать. Нагромо­
ждение образов плюс коловращение языка заставля­
ют его стихи сходствовать порою с импровизация­
ми, которые, в свою очередь, кажутся рожденными
чуть ли не в сомнамбулическом состоянии. И, как
правило, на протяжении одного поэтического фраг­
мента есть попадание разом и в молоко, и в самое
яблочко. И это не спишешь просто на творческую
незрелость, но есть имманентная специфика дара,
когда прозрение то перетекает в нелепость, а то
вдруг фокусируется в замечательный образ: «Ус­
нуть под красным одеялом / Ржаного теплого зака­
та» — как хорошо. Или еще сильнее: «Как сладко
зарастает черной клюквою / Заснеженный сюртук
слепого Пушкина». И какая пронзительная лири­
ка — это в восемнадцать-то лет, в 1964 году:
Только ты им не верь и не трогай с крыльца
В тихий, траурный дворик «люблю».
Ведь на медные деньги чужого лица
Даже грусть я тебе не куплю.

8

Снова лес обо мне, называет купцом,
Говорят, что смешон и скуласт.
Но стоит, как свеча над убитым лицом,
Серый конь, серый конь моих глаз.
...Понимаю, банально вопрошать: откуда? И все
же невозможно не изумиться: и впрямь, откуда в
среднеарифметической советской и московской
среде, в «евтушенковские» 60-е годы такое чудо — с
таким словарем, воображением, сложнейшими ин­
тонационными переливами от романса — до плача,
заговора иль прибаутки?
Я за тобой не пойду,
Кончится, кончится, кончится...
Яблони будут в бреду,
В красных ботиночках творчества.
Вот тайна настоящей поэзии: даже и в голову
не приходит удивиться — да почему? Почему
яблони будут «в красных ботиночках творчества»?
Будут — и баста. Лирическая правота в чистом
виде. И надо не иметь поэтического уха, слуха,
чтобы пытаться ее оспорить.
...Жить в 70-е годы так, как жили в 60-е, было
уже нельзя: не выдержало б никакое здоровье. Уже
и общество в эту пору где посерьезнело, а где по­
скучнело. Да и специфики дарований и творческих
психологий, естественно, разводили в разные сто­
роны. Вот почему и меня, да, думаю, и многих позд­
ние стихи Губанова, опубликованные сегодня впер­
вые не только обрадовали, но и заставили в значи­
тельной степени уточнить и ревизовать прежние

9

представления. Оказывается, Губанов вовсе не топ­
тался на месте и отнюдь не превратился в некоего
угасшего и образумившегося Артюра Рембо, как
кому-то казалось. Его поэзия выиграла в прозрач­
ности, детская душа его, душа самородка, отчетли­
вее выступила сквозь текст на поверхность. Рубцов,
Шукшин, Высоцкий — в старшем поколении они
были ему ближе других — не по стилю, а по под­
спудной, полуукрощенной, неистовой анархиче­
ской жилке. «Белая лошадь славы / --">