Сергей Юрьевич Соколкин - Соколиная книга

очень редкий в наши дни жанр мужской любовной лирики». Жанр, практически вымерший в наши дни. Проникновенная открытость сердца. Боль, моление о пощаде – на глазах у публики. Там нет Мифа, нет легенды, есть чувство и Образ. Русская поэзия, особенно любовная, пишется кровью.

В этом я весь – русский поэт Сергей Соколкин. Этим и Не интересен.

Автор

У меня на тюрьме

Посвящается Галине Гагариной

* * *

Я не сторож брату своему.

И не брат я сторожу тому,

кто стрелял на соловьиный шорох,

кругом первым сделав Колыму.

Я не сторож брату твоему,

что поверил в гордую войну.

И стрелял на Север, Юг и Запад,

доверяя Богу одному.

Просто брат я брату своему,

просто честь не подчинить уму,

просто он тогда меня не выдал…

И теперь мне трудно одному.

Я не сторож брату своему.

Приглашаю всех на Колыму…

Я в Москве люблю ходить на небо,

а еще – в Бутырскую тюрьму…

30 ноября 2008

* * *

Во сне пройдусь по коридорам

Бутырки,

гулким, как столетья,

пущу свой голос на просторе

и загляну в глазок – «сто третьей».

Забытые увижу лица, —

свое —

с вершины лет и боли…

И голос мой взлетит, как птица

на выстрел, —

плакаться о воле…

Проснусь – на ощупь —

в пледе мятом.

В поту.

И, выпив теплой водки,

сползу подкошенным солдатом

в сон,

как в окоп, – глухой, короткий.

А там настигнет голос-эхо,

лихую растревожив дрему.

И скажет буднично и тихо:

– Ну что ж, привет,

ты снова дома.

15 сентября 2008

* * *

У меня на тюрьме вольный ветер живет,

по твоим волосам он поземку метет.

Он печали метет по крутым берегам.

И взбегает искра по точеным ногам.

И бенгалом горят мои черные дни,

осыпаясь на русские плечи твои.

И я вижу, как воздух прессует гроза.

И вскипают рассветы в заветных глазах.

И судьбу я рисую на мокром песке,

на зеленой,

к глазам подступившей тоске.

23 июня 1993

* * *

Меня стерегла лишь кручинушка-доля,

когда мне служивый надежду принес.

Запиской твоей ворвался ветер воли,

как – взаперти обезумевший – пес.

Что можно любить так,

страдать можно столько,

не ведал мой разум до этого дня.

Мысль о тебе воет бешеным волком,

как – взаперти обезумевший – я.

23 июня 1993

* * *

Воспоминанья о тебе

накатывают то и дело,

как то, куда ты так хотела, —

из детства море.

Но в судьбе

уже наметился разлом

меж нами и извечным морем.

Твоя ладонь, как старый дом,

рассечена морщиной горя.

Твоя рука в моей руке.

Моя судьба в твоей ладони.

Мы тянемся друг к другу,

стонем.

И строим замки на песке.

23 июня 1993

В тюрьме

А мы нарушили заветы

и не послушались людей.

Но мир, сживая нас со света,

не одолел души твоей.

Святая дьявольская сила

в ней святотатственно жила:

днем по пятам за мной ходила,

а ночью душу стерегла.

Твой образ сквозь прогорклый воздух

в мое вплетался естество.

И я в слепой ночи беззвездной

лепил и приближал его.

Тебя я всю в истоме сонной

бессонною ласкал рукой —

на потной простыне казенной,

уже измятой подо мной.

Ладони утопали в теле,

и с губ стекал любовный сок.

И лишь глаза в глаза глядели,

и лишь сердца считали срок.

И, своего дождавшись часа,

тонули в небе ты и я.

И долго плакали от счастья

во тьме земного бытия.

26 июня 1993

* * *

Все забыл: твои косы и платье…

Но, привычную душу губя,

за стеной, за бедой, за распятьем

наконец обретаю тебя.

Бездна духа и вечные звезды

не смущают тюремный покой.

И прогорклый, прохарканный воздух

весь пропитан твоей чистотой.

И в стенах вековых казематов,

где Емелька главою поник,

вижу я в потном вареве мата

твой пречистый страдающий лик.

О себе уже не беспокоясь

и о воле не плача ничуть,

я судьбе своей кланяюсь в пояс,

твое имя шепчу и молчу…

1 июля 1993

* * *

На губах, овдовев, отцвели поцелуи,

как застывшие бабочки канули в прах.

И святится в слезе,

на ресницах танцуя,

твое долгое имя на звонких ногах.

Остальное лишь тлеет и в памяти --">