Павел Григорьевич Антокольский - Сын

всех и всё, что под рукой.

И столько раз, ложась и встав с постели,

Уверен был: «Нет, я не одинок…»

Что он любил ещё? Бродить без цели

С товарищами в выходной денёк,

Вплоть до зимы без шапки. Неприлично?

Зато удобно, даже горячо.

Он в сутолоке праздничной, столичной

Как дома был. Что он любил ещё?

Он жил в Крыму то лето. В жарком полдне

Сверкал морской прилив во весь раскат.

Сверкал песок. Сверкала степь, наполнив

Весь мир звонками крохотных цикад.

Он видел всё до точки, не обидел

Мельчайших брызг морского серебра.

И в первый раз он девочку увидел

Совсем другой и лучшей, чем вчера.

И девочка внезапно убежала.

И звонкий смех ещё звучал в ушах,

Когда в крови почувствовал он жало

Внезапной грусти, чаще задышав.

Но отчего грустить? Что за причина

Ему бродить между приморских скал?

Ведь он не мальчик, но и не мужчина,

Грубил девчонкам, за косы таскал.

Так что же это, что же это, что же

Такое, что щемит в его груди?

И, сразу окрылён и уничтожен,

Он знал, что жизнь огромна впереди.

Он в первый раз тогда мечтал о жизни.

Всё кончено. То был последний раз.

Ты, море, всей гремящей солью брызни,

Чтоб подтвердить печальный мой рассказ.

Ты, высохший степной ковыль, наполни

Весь мир звонками крохотных цикад.

Сегодня нет ни девочки, ни полдня…

Метёт метель, метёт во весь раскат.

Сегодня нет ни мальчика, ни Крыма…

Метёт метель, трубит в охрипший рог,

И только грозным заревом багрима

Святая даль прифронтовых дорог.

И только по щеке, в дыму махорки,

Ползёт скупая, трудная слеза,

Да карточка в защитной гимнастёрке

Глядит на мир, глядит во все глаза.

И только еженощно в разбомблённом,

Ограбленном старинном городке

Поёт метель о юноше влюблённом,

О погребённом тут, невдалеке.

Гостиница. Здесь, кажется, он прожил

Ночь или сутки. Кажется, что спал

На этой жёсткой коечке, похожей

На связку железнодорожных шпал.

В нескладных сапогах по коридору

Протопал утром. Жадно мыл лицо

Под этим краном. Посмеялся вздору

Какому-нибудь. Вышел на крыльцо,

И перед ним открылся разорённый

Старинный этот русский городок,

В развалинах, так ясно озарённый

Июньским солнцем.

                  И уже гудок

Вдали заплакал железнодорожный.

И младший лейтенант вздохнул слегка.

Москва в тумане, в прелести тревожной

Была так невозможно далека.

Опять запел гудок, совсем осипший

В неравной схватке с песней ветровой.

А поезд шёл всё шибче, шибче, шибче

С его открыткой первой фронтовой.

Всё кончено. С тех пор прошло полгода.

За окнами — безлюдье, стужа, мгла.

Я до зари не сплю. Меня невзгода

В гостиницу вот эту загнала.

В гостинице живут недолго, сутки,

Встают чуть свет, спешат на фронт, в Москву

Метёт метель, мешается в рассудке,

А всё метёт…

               И где-нибудь во рву

Вдруг выбьется из сил метель-старуха,

Прильнёт к земле и слушает, дрожа, —

Там, может быть, её детёныш рухнул

Под ёлкой молодой у блиндажа.

3

Я слышал взрывы тыщетонной мощи,

Распад живого, смерти торжество.

Вот где рассказ начнётся. Скажем проще —

Вот западня для сына моего.

Её нашёл в пироксилине химик,

А металлург в обойму загвоздил.

Её хранили пачками сухими,

Но злость не знала никаких удил.

Она звенела в сейфах у банкиров,

Ползла хитро и скалилась мертво,

Змеилась, под землёй траншеи вырыв, —

Вот западня для сына моего.

А в том году спокойном, двадцать третьем,

Когда мой мальчик только родился,

Уже присматривалась к нашим детям

Та сторона, ощеренная вся.

Гигантский город видел я когда-то

В зелёных вспышках мертвенных реклам.

Он был набит тщеславием, как ватой,

И смешан с маргарином пополам.

В том городе дрались и целовались,

Рожали или гибли ни за что,

И пели «Deutschland, Deutschland uber alles…».

Всё было этим лаком залито.

…Как --">