Александр Командин , Руслан Сидоров , Ирина Перунова , Степан Рыжаков , Александр Александрович Петрушкин (Александр Вронников) - Растут стихи

Глупое сердце всё так же стучит о тебе.

Как объяснить? Как ребёнку: «Наш котик сдох».

Глупое сердце изнашивается при ходьбе.

Нечего жить, за выдохом следует вдох.

* * *

Всё у меня хорошо, как всегда, насовсем.

Как у тебя? Я устал разговаривать в рифму

В пыльной коробке привычно приветливых стен.

Бумага впитала густую межстрочную лимфу.

Больше сказать тяжело, да и нужно едва

Жизнь утруждать, себя пересказывать снова.

Всё, что мы скажем друг другу, — слова,

Между которыми нет ни единого слова.

* * *

Я воздвиг себе памятник, или два.

Я не помню где, и стихи безлицы.

Изо рта выскальзывающие слова

Не помогут сердцу остановиться.

Рано утром стихи вызывают дрожь,

Учащённое сердцебиение или хуже.

После этих строк ничего не ждёшь…

А разве мне было хоть что-то нужно?

* * *

Вдыхая выдох, выдыхая вдох,

Пишу стихи тебе из ниоткуда.

Вся водка вышла, а портвейн так плох,

Что больше пить, пожалуй, я не буду

И меньше тоже. Кончились слова,

Хотя писать, казалось, только начал.

Уходит свет, проходит голова.

Глаза, незарифмованные, плачут.

* * *

Тяжело вдыхать, что выдохнул. Я привык.

Нестерпимый свет глаза мне обжёг на славу,

Но пока во рту шевелится родной язык,

Выдыхаю стихи, набело и шершаво.

* * *

Как мы жили тогда в этой гавани гиблых поэтов,

Ничего не сказав, до крови разодрав паруса?

И дождём по губам начиналось бездомное лето,

Зачеркнув имена, тишиной заглушив голоса.

И мы шли навсегда, каждым шагом всё ближе к рассвету.

Мы так ждали рассвет и просили тепла, как могли..

Как мы жили тогда в этой гавани гиблых поэтов?

Мы писали стихи. А после, как водится, жгли.

* * *

Жизнь кончилась, другая началась.

Я не припас обратного билета.

И водки вышел годовой запас,

А счастья нет, как водится, и нету.

Одни стихи остались у меня,

Растут слова неведомо откуда…

А мне б ещё разок тебя обнять,

Но я не буду.

* * *

Я улыбнусь холодными губами —

И снова исчезать куда-нибудь,

Молчание подкармливать словами

И воздухом — свою худую грудь.

И ты идёшь, ослепше и молчаще,

Взгляд поднимая к лицам фонарей.

И снег идёт, бессмысленно хрустящий,

Всё холодней, всё дальше, всё быстрей.

я не могу так больно говорить

здесь только осень жёлтый свет снаружи

растерянные листья тихо кружит

и тускло спят по лужам фонари.

Руслан Сидоров А помнишь, как апрельской ночью

Там, где в траве лежал велосипед,

Скамейка — два пенька, доска меж ними;

Где паровоз классический сипел

И проносился мимо в млечном дыме;

Где сросся со скворешней старый клён,

Опавший осенью, поздней — заледенелый;

Где думал, что влюблён (и был влюблён);

Где снег ложился, белый, белый-белый,—

Там всё по-прежнему: лежит велосипед,

Под клёном двое мнутся неумело,

Скворешни с паровозом только нет

И белый-белый снег — не белый.

* * *

Я вспомнил: мне снились опята

И кто-то такой молодой,

Ни разу ещё не женатый;

Я вспомнил, как первый ледок

На лужах, на жёлтых лужайках

Хрусталиком звонким хрустел;

Опята в лукошке лежали,

И ветер свистел в бересте.

Я вспомнил гранат костяники —

Холодный и кислый огонь,

И кедры, и пихты меж ними,

И воздух, сцежённый тайгой;

Замшелый и влажный валежник,

Дворец муравьёв в полный рост,

И золото солнца прилежно

Рассыпалось в рос серебро.

Я вспомнил: он шёл, притомившись.

Калёную воду в реке…

Я многое вспомнил, помимо

Когда это было…

…и с кем.

* * *

Всю ночь курил и вслух бранился,

Бросая недочитанный журнал,

Чтоб осушить глаза. И --">