Варлам Тихонович Шаламов - Колымские тетради

журавли.

И, мокрою тучей стирая

Летящие вдаль чертежи,

Все небо от края до края

Затягивают дожди.

Ты держись, моя лебедь белая,

Ты держись, моя лебедь белая,

У родительского крыла,

Пролетай небеса, несмелая,

Ты на юге еще не была.

Похвались там окраскою севера,

Белой родиной ледяной,

Где не только цветы — даже плевелы

Не растут на земле родной.

Перепутав значение месяцев,

Попади в раскаленный январь.

Ты не знаешь, чего ты вестница,

Пролетающий календарь.

Птица ты? Или льдина ты?

Но в любую влетая страну,

Обещаешь ей лебединую

Разгулявшуюся весну.

Но следя за твоими отлетами,

Догадавшись, что осень близка,

Дождевыми полны заботами

Набежавшие облака.

Я вижу тебя, весна

Я вижу тебя, весна,

В мое двойное окошко.

Еще ты не очень красна

И даже грязна немножко.

Пока еще зелени нет.

Земля точно фото двухцветна,

И снег только ловит момент

Исчезнуть от нас незаметно.

И сонные тени телег,

Поскрипывая осями,

На тот же истоптанный снег

Выводят как осенью сани.

И чавкает дегтем чека,

И крутят руками колеса,

И капли дождя щека

Вдруг ощущает как слезы.

Луна, точно снежная сойка

Луна, точно снежная сойка,

Влетает в окошко ко мне

И крыльями машет над койкой,

Когтями скребет по стене.

И бьется на белых страницах,

Пугаясь людского жилья,

Моя полуночная птица,

Бездомная прелесть моя.

Серый камень^[1]

Моими ли руками

Построен город каменный,

Ах, камень, серый камень,

Какой же ты беспамятный.

Забыл каменотесов

Рубахи просоленные,

Тебя свели с утесов

Навек в поля зеленые.

Твое забыли имя

Не только по беспечности,

Смешали здесь с другими

И увели от вечности.

Рассеянной и робкой

Рассеянной и робкой

Сюда ты не ходи.

На наших горных тропках

Ты под ноги гляди.

Наверно, ты заснула,

Заснула на ходу.

Разрыв-травы коснулась,

Коснулась на беду.

Теперь он приворожен,

Потупившийся взгляд,

И путь найти не может

По тропке той назад.

Розовый ландыш

Не над гробами ли святых

Поставлен в изголовье

Живой букет цветов витых,

Смоченных чистой кровью.

Прогнулся лаковый листок,

Отяжелен росою.

Открыл тончайший завиток

Со всей его красою.

И видны робость и испуг

Цветка в земном поклоне,

В дрожанье ландышевых рук,

Ребяческих ладоней.

Но этот розовый комок

В тряпье бледно-зеленом

Назавтра вырастет в цветок,

Пожаром опаленный.

И, как кровавая слеза,

Как Макбета виденье,

Он нам бросается в глаза,

Приводит нас в смятенье.

Он глазом, кровью налитым,

Глядит в лицо заката,

И мы бледнеем перед ним

И в чем-то виноваты.

Как будто жили мы не так,

Не те читали книги.

И лишь в кладбищенских цветах

Мы истину постигли.

И мы целуем лепестки

И кое в чем клянемся.

Нам скажут: что за пустяки, —

Мы молча улыбнемся.

Я слышу, как растет трава,

Слежу цветка рожденье.

И, чувство превратив в слова,

Сложу стихотворенье.

Наверх^[2]

В пути на горную вершину,

В пути почти на небеса

Вертятся вслед автомашине

И в облака плывут леса.

И через горные пороги,

Вводя нас молча в дом земной,

Ландшафты грозные дорога

Передвигает предо мной.

Хребты сгибающая тяжесть

На горы брошенных небес,

Где тучи пепельные вяжут

И опоясывают лес.

Скелеты чудищ допотопных,

Шестисотлетних --">