Игорь Иванович Шкляревский , Дмитрий Юрьевич Веденяпин , Владимир Аркадьевич Гандельсман , Олег Витальевич Дозморов , Николай Владимирович Байтов - Сборник стихов

заправка, круговращенье цифр,

шланг уткнулся в бак, подбирает к «лексусу» шифр.

Не такой был лакмус у нас, другая была среда,

мы читали роман о Мастере и Маргарите тогда.

Он о страхе, о трусости, об умывании рук,

потому и любовь там — слащавый недуг.

Автор, думаю, замышлял иначе, да ведь и нам

соответствовать замыслу не удалось, мадам.

Много мелких дел, неотложных, скорых, и тот,

кто звонит «ноль один», набирает не телефон, а счёт,

как сказал бы Бродский. Он тоже тогда был чтим.

Что сказать мне о нём? Я восхищаюсь им.

Я скажу тебе, Лида, — ты только слезу утри,

неудобно всё же, — что он и ещё два-три

украшали пейзаж, пока не украсили навсегда.

Как-никак мы выстояли в грехе. А без них беда.

Я заначил шкалик, он там — да не плачь ты, ну! —

где стоят китайцы На Лей и Вы Пей, пойдём ко дну.

ПИСЬМА БРАТУ

1.

Брат, мой подвиг (в кавычках) ратный

кончился до гудка,

раньше я выпивал изрядно,

а теперь ни глотка.

Раньше мог я сыграть собачий

вальс, когда подопью,

и запеть, а теперь иначе —

онемел, не пою.

Брат, с тех пор, как не стало сына,

мы с женой ни гу-гу.

Раньше я подходил к «пьянино»,

а теперь не могу.

Скверно то, что я в этом «раньше»

свет забыл погасить…

Нынче в доме у нас тишайше,

приезжай погостить.

2. Под пихтой

Одиночество, брат, такое —

иногда гуляю по магазину,

пёстрый он, продуктовый,

иногда с тоскою

торможу, забывшись, — то рот разину,

то висит подковой.

У меня отчаяние — внутри я

непрестанно плачу слезами,

а вовне стараюсь

быть как прибранная витрина.

Но рука на ветру уже не удержит знамя,

это старость.

А недавно я к дому мчался,

точно пущенный из мортиры,

не успел, правда, малость,

обмочился,

ах, как пигалица из соседней квартиры

в кулачок смеялась!

Я сдаю позиции, вероятно,

а кому — неизвестно, их-то

вряд ли кто атакует,

кончен ратный

подвиг, брат, затихает под вечер пихта,

пихта тоже тоскует.

Мне хотелось означить

пребывание здесь, но кротки

были силы и сникли рано,

скажут: значит,

отродясь никогда и не было в околотке

никакого Ивана.

ПОСЛЕ КЛАДБИЩА

Читаю, слышишь, по пути: «Вчерашняя

Раиса Львовна» и «Вчерашний

Григорий Маркович». Пустяшная

ирония, а так — покой всегдашний.

Прошёл к родным могилам и прибрал их.

Немного белых положил, немного алых.

Пластмассовые два стаканчика

достал, кусочек хлеба,

ты замечала, что на кладбище,

всегда синее небо,

чем в городе? потом налил грамм по сто

себе и фотографии с погоста.

«Сын, — я сказал, — напрасно ты,

неправильно всё это, рано,

и потому теперь мы разняты,

незаживающая рана…»

Потом пешком от Невской

заставы шёл, а ветер нынче резкий.

Слова сказал без осуждения,

но, кажется, чуть с укоризной.

Смерть превращает день рождения

в трагедию, она зовётся жизнью.

Как ты считаешь, Лида? Спишь? Сегодня

мне костью в горле промышление Господне.

ПРИЁМНЫЙ ДЕНЬ

Жена поднимается в пять,

ещё за окном темно.

У нас так рано вставать

издавна заведено.

Я поднимаюсь в шесть,

тоже не поздний час.

Выпал снег? Так и есть.

Я зажигаю газ.

Вижу: полуодетая у окна

полуспит, и я полусплю,

а потом она

гладит юбку свою.

Не разминёшься вдруг,

тесно. Хоть мы года

вместе, но стесняемся друг

друга-то иногда.

Раньше раздетых тел

мы не стыдились с ней,

видно, ангел слетел,

который скромней.

Ангел не любит спешить.

Нам этот день с женой

надо усыновить,

чтобы он стал родной.

ОДА ОСЕНИ

Когда всей --">