Юрий Осипович Домбровский - Моя нестерпимая быль

Владивостокская пересылка,

Вторая речка. Осень 1940 г.

«Генерал с подполковником вместе…»

Генерал с подполковником вместе,

Словно куры, сидят на насесте,

Взгромоздились на верхние нары

И разводят свои тары-бары,

Тары-бары, до верху амбары,

А товары — одни самовары.

Говорят о белом движеньи

И о странном его пораженьи,

О столах, о балах, о букетах,

О паркетах и туалетах.

Отягчен своей ношей костыльной,

Прохожу я дорогой могильной.

Боже правый, уж скоро полвека

На земле человек, как калека,

В Освенцимах при радостных криках

Истребляешь ты самых великих.

Ты детей обрекаешь на муки,

Ты у женщин уродуешь руки…

И спокойно колымская замять

Погребает их страшную память.

Не ропщу на тебя, но приемлю

Талый снег и кровавую землю.

Но зачем, о всевышний садовник,

Пощажен тобой глупый полковник?

В час, когда догорает эпоха,

Для чего ты прислал скомороха?

Надпись на книге

И я умел сажать Иуду

В ему принадлежащий ад,

И я не удивлялся чуду,

Которым женщину творят.

И все сминая, всем ликуя,

И я бывал в числе таких,

Что словно раковину морскую

Тугую створку рвут у них.

Но счастлив я, что к изголовью

Твоих, о ненависть! — могил

Со Всепрощающей Любовью

Я никогда не подходил.

Что все пройдя, все принимая,

И отрешенный от всего,

Я не искал иного Рая

Помимо Ада моего!

Украденное фото

…Не сводя изумленного взора

И впадая почти в забытье,

Смотрит вор, как струится на вора

Золотое сиянье ее.

Улеглись лиловатые тени

Возле светом прорезанных глаз.

Ты ей дал тишину на мгновенье,

Но от смерти ее ты не спас.

Ты не спас ее ни от всезнанья,

Ни от добрых и слабых людей,

От томительного ожиданья

Возле чьих-то высоких дверей.

От приятной и колкой язвительности

Прокуроров и их секретарш,

От стыда, от позорной действительности,

Похоронный играющей марш!

От улыбочек: «Вы еще молоды!»

От советов: «А мненье мое

Выходили бы замуж, вы золото…»

От презренья и гнева — двух молотов,

Разбивающих сердце ее.

Отчего же ты не дал ей силу

Обнажающей мысли нагой?

Отчего, опускаясь в могилу,

Ты все щели закрыл за собой?

Ты ведь знал: жизнь голубит хорошеньких,

Но таких распинает она!

Что ж ты все улыбаешься, брошенка,

Опереточная жена?

«Больница. Черный каганец…»

Больница. Черный каганец

Все обливает желтым лаком.

Мне надоело наконец

По суткам говорить со всяким.

Подобный школьному ножу,

Я перегнулся и лежу.

А надо мной сидит старик

С лицом, приученным к обидам,

Он думает: а вдруг я выдам

Его кощунственный язык?

Старик, да будь же ты умней,

Не лезь, пожалуйста, в бутылку!

Спокойно ты поедешь в ссылку

Справлять столетний юбилей!

Но до возможности такой

Еще осталась четверть века:

Не мучай, дурень, человека,

Дай мне, пожалуйста, покой!

«Так мы забываем любимых…»

Так мы забываем любимых

И любим немилых, губя,

Так холодно сердцу без грима

И страшно ему без тебя…

В какой-нибудь маленькой комнате

В далеком и страшном году

Толкнет меня сердце: «А помните…»

И вновь я себя не найду.

Пойду, словно тот неприкаянный,

Тот жалкий, растрепанный тот,

Кто ходит и ищет хозяина

Своих сумасшедших высот.

Дойду до надежды и гибели,

До тихой и мертвой тоски,

Приди ж, моя радость, и выбели

Мне кости, глаза и виски!

Все вычислено заранее

Палатою мер и весов

И встречи, и опоздания,

И судороги поездов,

И страшная тихость забвения,

И кротость бессмертной любви,

И это вот стихотворение,

Построенное на крови…

«Есть дни — они кипят, бегут…»

Есть дни — они кипят, бегут,

Как водопад весной.

Есть дни, они тихи, как пруд

Под --">