Владимир Иванович Салимон - Красная Москва[Стихотворения 1996 года]

Пустыни корабли?

В ночи огни?

Зачем неугомонный бес

нам голову морочит,

чего он хочет?

Воды с сиропом или без?

* * *

Посмотри на родную сторонку.

Встал на цыпочки и посмотрел,

как засвеченную фотопленку

перед носом в руках повертел.

Я с трудом узнавал очертанья

и одних от других отличал:

колокольни, высотные зданья,

тарный склад, автобаза, вокзал.

В ожидании электрички,

чтобы до смерти не заскучать,

стал, достав сигареты и спички,

коробком о коробку стучать.

Чернокожему американцу

уподобясь до мимики вплоть,

начал в такт искрометному танцу

изгибать и изламывать плоть.

Принялся так раскачивать тело,

пока мало-помалу душа

не отчаялась — не отлетела,

в безвоздушную высь поспеша.

* * *

Киселя

потехи для,

ради пущего веселья

позабористее зелья.

Винно-водочного или

ягодно-плодового,

хлебного, столового

ярославского розлива.

От которого как мухи

мрут по осени ребята.

Сохнут с бормотухи.

С суррогата.

Слепнут с ядохимиката,

что над полем кукурузным

самолеты распыляют.

Самолеты провожают

ярославцы взглядом грустным.

Взор застенчивый и скромный.

Собственная точка зренья

у народонаселенья

полосы нечерноземной.

* * *

Стук дождя и ветра вой

вперемешку с шумом сада,

в сочетании со склада

доносящейся пальбой.

Ухо режет звук любой.

Всякий раз напоминает

про превратность бытия

ветра вой и стук дождя.

Что-то в образе вождя

неспроста меня смущает.

Между обликом врага

и обличьем палача

незначительное сходство —

некое уродство.

Морда просит кирпича.

* * *

Я нож нашел на полпути —

поближе к «Двадцати шести

Бакинским комиссарам».

Наверное, недаром.

Бес неспроста, что было сил,

меня водил —

на местности определялся.

Он обольстить меня пытался,

когда мне в руку нож вложил.

Обычный ножик.

Перочинный.

Ценою в три рубля.

Отличный повод, чтоб себя

почувствовать мужчиной.

* * *

Листвы зеленой подголосок

по совокупности с травой —

первоапрельский недоносок,

рожденный в муках,

чуть живой.

Проклюнувшийся наудачу.

В спираль закрученный.

С хвостом.

Бутон желает стать цветком.

Тогда как я хочу на дачу.

Чуть свет уставиться в окно,

окрестности обозревая,

ни много не подозревая,

сколь много сил заключено

в цветке, в бутоне.

В пенье птиц.

Круженье и коловращенье

макросистем, микрочастиц

лишь вызывают отвращенье.

Бессмысленная суета,

игра природы,

власть стихии —

определенно неспроста

способствуют неврастении.

* * *

Совместный труд земли и неба

приносит жалкие плоды.

Эпохи символ — знак беды —

осьмушка хлеба.

Четвертка писчего листа.

Короткий список — строк с полста.

Помимо вишен, яблонь, груш,

перечисленье мертвых душ.

Смирнов. Петров… Пантелеймонов.

Влас Чуб… Григорий-Доезжай,

развозчик газовых баллонов,

прости-прощай!

Гуд бай, веселый автослесарь!

Адьё, угрюмый военврач!..

Взлетает солнце по-над лесом,

как над спортивным полем мяч.

Где пионерская дружина

в шатрах брезентовых жила,

разнообразная скотина

природу напрочь извела.

* * *

Нам репутацию подмочит

не дождь, который все хлопочет —

лепечет, чавкает, бормочет,

проваливаясь в водосток

весь мокрый — с головы до ног.

Мне представляется никак

не разрешимою загадкой,

как это может дождь украдкой

прокрадываться на чердак.

Под крышу. В подпол. Между стен.

За шиворот вода струится.

Зеленоватая водица

вокруг меня.

Выше колен.

Вода под горло подступает.

По капиллярам проникает

капля за каплей в кровь ко мне.

И кровь моя напоминает

разбавленное «Каберне».

* * *

Косые прорези для глаз

в блистающей листве.

Точь-в-точь — шелом на голове.

А на хоругви — Спас.

Взгляд черен. Лик смертельно бел.

Но августовский свет

обезобразил сей портрет —

углем стал мел.

Я охмелел в конце концов,

утратил смысл и суть

и выплеснул пивную муть

на стол без лишних --">