Константин Ильич Левин - Признание. Стихи

к темнеющим машинам,

В кабинах стиснут зубы и рули.

И вскоре гул покажется мышиным

Притихшим наблюдателям с земли.

Они вплывут в тиргартенские ливни,

В холодное Германии лицо.

И долго в Дюссельдорфе и Берлине

Их помнят скулы улиц и плацов.

Мне снится молодая эскадрилья

Над черной берхтесгаденской землей.

Зенитный вальс, фугасные кадрили,

Вампирский замок, рухнувший золой.

Настанет утро. Фюрер не проснется.

Зенитчик не поможет. На заре

Пилоты в первый раз поздравят солнце,

В последний раз направясь в лазарет.

Осень 1941

«Ты ждешь меня, красивая, как прежде…»

Ты ждешь меня, красивая, как прежде…

Читаешь Блока так, как я читал…

Рассвет сквозь штору нестерпимо брезжит,

Чужой патруль трамбует твой квартал.

А мы отходим по степям Кубани:

повозки, танки, пушки всех систем.

И шепчем воспаленными губами святой приказ 0227.

Настанет день — мы станем на Моздоке.

Наступит год — мы вырвемся на Днепр.

И выпью я без слова и без вздоха

его струю, тоску найдя на дне…

1942

«Я буду убит под Одессой…»

Я буду убит под Одессой.

Вдруг волны меня отпоют.

А нет — за лиловой завесой

Ударят в два залпа салют…

На юге тоскует мама,

Отец мой наводит справки…

«Т-6», словно серый мамонт,

Развертывается на прахе

Вашего бедного сына…

Свидетельница — осина.

И пруд. И полоска заката —

(Она как просвет погона) —

России метр погонный,

Сержант, грузин языкатый.

И дождь. Он нахлынет с севера.

Брезент на орудья набросят.

Земля рассветет, как проседь.

Сержанты вскроют консервы.

Приказ принесут внезапно.

Полк выступит на заре.

Все раненые — в лазарет.

А мертвые смотрят на запад.

1943

«Виноват, я ошибся местом…»

Виноват, я ошибся местом:

Трудно все расчесть наперед.

Очевидно, под Бухарестом

Мне придется оскалить рот.

В остальном никаких ремарок,

Никаких «постскриптум» внизу.

Танк в оправе прицельных марок

Должен в мертвом темнеть глазу.

Умирать у левой станины

Нам Россиею суждено.

В двадцать лет вырывать седины

И румынское пить вино.

Но меня — раз мне жребий выпал

Хороните, как я солдат:

Куча щебня, и в ней, как вымпел,

Бронебойный горит снаряд!

1944. Ясское направление

ЭЛЕГИЯ

И мальчик, который когда-то видел себя Заратустрой,

Метил в Наполеоны и себялюбцем был,

Должен сейчас убедиться — как это ни было б грустно, —

Что он оказался слабее истории и судьбы.

Что мир перед ним открылся кипящим котлом военным,

Ворсистым сукном шинельным подмял его и облек.

Что он растворил ему сердце, как растворяют вены,

Что в эвкалипте Победы есть и его стебелек…

Микроскопически тонкий, теоретически сущий,

Отнюдь не напоминающий Ваграм и Аркольский мост.

И терпкость воспоминанья: румын батальон бегущий,

В зеленых горных беретах, — и тут же обвал в наркоз…

И тут же зеленые версты, как в цуге, бегут с санлетучкой.

Набухшие гноем гипсы… Идущий от сердца мат…

А эти всегда беспечны — небесные странники, тучки…

По крышам вагонов телячьих дождем посевным стучат.

1945

НАШЕМУ СОЛДАТУ

Стоит над Европой мертвецкий храп.

Военная вьюга, фугасная фуга.

К пробитому сердцу мертвого друга

Прижми свое, если зол и храбр…

Но мне не придется прочесть тебе

Гейне, гуляя по Унтер-ден-Линден:

Из кожи и стали ношу цилиндр —

Замену голени и стопе.

Глупо меня подковало в бою,

Рано я выпустил парабеллум.

Так пусть же этот листочек белый

Сливает с твоею ярость мою!

Сколько моих нестреляных гильз

В артиллерийский сольются ропот,

Сколько неотомщенных могил

Гневную поступь твою торопят.

--">