Вадим Константинович Стрельченко - Стихи

В этом корни его гуманизма, его уважения и любви к людям труда — сталеварам и каменщикам, бетонщикам и плотникам, кузнецам и слесарям, — всем тем, кто создает блага жизни и без кого немыслима сама жизнь. С большой буквы произносит поэт «Жизнь» и «Труд» и ставит два этих слова рядом.

Мы обычно говорим о рабочих людях — «простые люди». Это верно. Но их простота не стала для Стрельченко синонимом обыкновенности и элементарности. Он понимает истинное значение простого, будничного рабочего подвига, и потому согбенная спина токаря не мешает поэту разглядеть его подлинный рост и определить его истинную силу:

В десять раз тяжелей, чем атлетовы гири,

Чугуны, что лежат

У тебя в ногах.

Я догадываюсь: ты выше и шире,

Чем твое отражение в зеркалах!

Обыкновенные советские люди заполняют воскресным днем городскую площадь, и в стихотворении, посвященном им, Стрельченко к слову «обыкновенные», добавляет «великаны», тем самым подчеркивая необыкновенность этой обыкновенности:

Великаны они, но такие, как все, —

Обыкновенные великаны!

В стихотворениях «Мои товарищи» и «Слава», «Металлы» и «Уют», «После работы» и «Люди СССР», «Работники переписи» и «Человек», «Хозяйке моей квартиры» и «Бессонница» встают перед нами образы этих «обыкновенных великанов» — энергичных и деятельных советских людей, которым есть дело до всего, что происходит в родной стране и за ее пределами.

Мы утром у киоска ждем газет:

— Ну, как в Мадриде?

Жертв сегодня нет?

А что китайцы — подошли к Шанхаю?

А как

В Полтаве ясли для детей?

(О, этот семьянин и грамотей

На всю планету смотрит… Я-то знаю!)

Поэзия Стрельченко тоже «смотрит на всю планету».

Весьма примечательно с этой точки зрения лирическое стихотворение «Дом в Тортосе», интернациональное по теме и, несмотря на трагическое содержание, мужественное и глубоко оптимистическое. Начав его изображением радостного летнего дня, когда, как в детстве, хочется «сбросить груз башмаков» и забраться на вершину сосны:

Я качался бы налегке,

Я вбирал бы солнечный свет… —

поэт переходит затем к совсем иным картинам. Взволнованный сообщениями газет о событиях в Испании, он живо представляет себе самый обычный дом в испанском селении Тортосе, разбитый фашистским бомбовозом; как наяву, видит жителей, оказавшихся без крова, их бедный скарб на улице, старого мула, лежащего в луже крови. Боль поэта за людей, чью скорбь он ощущает как свою собственную, чье мирное существование безжалостно нарушено фашистским убийцей, меняет самый ритм стиха. Размеренный и спокойный, как безмятежное течение летнего дня, он становится коротким, тревожным, призывным. От далекого дома в Тортосе воображение протягивает нити к родным местам и людям — дому в Одессе, матери, — всему этому тоже грозит разбойник, разрушивший дом в Тортосе. И поэт призывает всех защитить мир от ужасов войны — вновь слова его звучат ровно, сдержанно, в них не только спокойствие, но уверенность и сила — та сила, которой Стрельченко всегда требовал от поэзии. «Нет, не «певучее» слово наша поэзия вольных сердец», — писал он, открещиваясь ироническими кавычками от пустых, бессодержательных песнопений. Его слово годно для работы и для борьбы: оно несет с собой свет и радость, может поддержать и окрылить, сделать выносливее, тверже, может обновить и закалить душу.

«Чтобы!» — так броско и энергично, как «Нате!» Маяковского, — названо одно из стихотворений Стрельченко, в котором он изложил свое «во имя чего», то свое заветное желание, которое «обязательно свершилось чтобы». И здесь, на первом плане:

Чтоб над вывесками, парусами, станками

Был работник славен в труде!

Сколько в этом стихотворении любви к человеку, к его труду и сколько ненависти к тунеядцам, к тем, чьи «воруют руки и лгут уста». Как широк и благороден взгляд поэта, определяющий его сущность, его натуру, его «я»! Он кровно заинтересован в том, что утверждает своими стихами. Мы это понимаем, чувствуем, читая:

Вот зачем

Мы идем по земле, торжествуя,