Юрий Семенович Белаш - Окопные стихи

Трусость

Немцы встали в атаку…

Он не выдержал – и побежал.

- Стой, зараза! – сержант закричал,

Угрожающе клацнув затвором,

и винтовку к плечу приподнял.

- Стой, кому говорю?! –

Без разбора

трус,

охваченный страхом,

скакал,

и оборванный хлястик шинели

словно заячий хвост трепетал.

- Ах, дурак! Ах, дурак в самом деле…-

помкомвзвода чуть слышно сказал

и, привычно поставив прицел,

взял на мушку мелькавшую цель.

Хлопнул выстрел – бежавший упал.

Немцы были уже в ста шагах…

Фронтовой этюд

Сидел он бледный в водосточной яме.

За воротник катился крупный пот.

И грязными дрожащими руками

он зажимал простреленный живот.

Мы кое-как его перевязали...

Но вот, когда собрались уносить,

он, поглядев запавшими глазами,

вдруг попросил, чтоб дали покурить.

Под пеплом тлел огонь нежаркий,

дым отливал свинцовой синевой, —

курил солдат последнюю цигарку,

и пальцы не дрожали у него.

Мы хотели его отнести в медсанвзвод.

Но сержант постоял, поскрипел сапогами:

— Все равно он, ребята, дорогой помрет.

Вы не мучьте его и не мучайтесь сами...—

И ушел на капэ — узнавать про обед.

Умиравший хрипел. И белки его глаз

были налиты мутной, густеющей кровью.

Он не видел уже ни сержанта, ни нас:

смерть склонилась сестрой у его изголовья.

Мы сидели — и молча курили махорку.

А потом мы расширили старый окоп,

разбросали по дну его хвороста связку,

и зарыли бойца, глубоко-глубоко,

и на холм положили пробитую каску.

Возвратился сержант — с котелками и хлебом.

Они

Мы еле-еле их сдержали…

Те, что неслися впереди,

шагов шести не добежали

и перед бруствером упали

с кровавой кашей на груди.

А двое все-таки вскочили

в траншею на виду у всех.

И, прежде чем мы их скосили,

они троих у нас убили,

но руки не подняли вверх.

Мы их в воронку сволокли.

И молвил Витька Еремеев:

- А все же, как там ни пыли,

Чего уж там ни говори,

а воевать они – умеют,

гады!...

***

Нет, я иду совсем не по Таганке –

иду по огневому рубежу.

Я – как солдат с винтовкой против танка:

погибну, но его не задержу.

И над моим разрушенным окопом,

меня уже нисколько не страшась,

танк прогрохочет бешеным галопом

и вдавит труп мой гусеницей в грязь.

И гул его и выстрелы неслышно

Заглохнут вскоре где-то вдалеке…

Ну что же, встретим, если так уж вышло,

и танк с одной винтовкою в руке.

Штыковой бой

(Триптих)

Мужи зрелые мы.

В свалке судеб

Нам по плечу борьба.

Алкей

1

Команды в этом гаме не слыхать

но видишь краем глаза, как помвзвода

натренированно бросает через бруствер

своё сухое жилистое тело

и хищно изогнувшись, берёт винтовку:

"В штыки!..."

Он не бежит и не кричит "ура"

и лозунгов, оборотясь, не произносит:

он - бережёт дыхание;

шагает голенасто, петляя на ходу,

чтоб сбить с прицела фрицев, -

а мы ...

а мы, ну как во сне дурном,

бежим - и всё догнать его не можем ...

И как во сне дурном -

накатывает цепь серо-зелёных кителей и брюк

и топот кованых сапог;

белеют в руках гранаты

на длинных деревянных рукоятках:

сейчас противник даст гранатный залп!

Но помкомвзвода, упреждая,

зубами рвёт чеку у РГДэ,

потом ещё у трёх поочерёдно, -

и желтоватый дым гранатных взрывов

пятнает атакующую цепью

Он бьёт гранатами за сорок метров,

а мы - на двадцать, двадцать пять:

подводят нервы;

ведь что там не толкуй,

а воронёный блеск кинжального штыка,

примкнутого к немецким карабинам,

мутит сознание,

и кажется, что снится сон дурной ...

Но и во сне есть логика,

И мы, опережая помкомвзвода,

бросаемся в штыки -

забыв про смерть, забыв про жизнь.

Он же,

затвором лязгнув, вгоняет в ствол патрон

и, опустившись мягко на колено,

срезает ближнего зарвавшегося гада.

В таком бою и с двух шагов промажешь:

мешает напряжение,

но помкомвзвода рубит как на стрельбище:

обойма, пять патронов, - и пять трупов,

и очень редко мимо,

и то лишь потому, чтоб в этой свалке

не угодить в своих.

2

Когда фашисты подойдут так близко,

что их - огнём уже не --">