Константин Михайлович Симонов - Друзья и враги (Стихи)

Глазел, сигар до рта не дотащив,

Глазел, как вдруг на улице на голого,

Как на возникший перед носом взрыв.

Мы двое были белы цветом кожи,

А женщина была черна,

И все же с нами цветом схожа

Среди всех них

   была одна она.

Мы шли втроем навстречу глаз свинцу,

Шли, взявшись под руки, через

   расстрел их,

Шли трое красных через сотни белых,

Шли, как пощечина по их лицу.

Я шкурой знал, когда сквозь строй

   прошел там,

Знал кожей сжатых кулаков своих:

Мир неделим на черных, смуглых,

   желтых,

А лишь на красных — нас,

   и белых — их.

На белых — тех, что, если приглядеться,

Их вид на всех материках знаком,

На белых — тех, как мы их помним

   с детства,

В том самом смысле. Больше ни

   в каком.

На белых, тех, что в Африке ль,

   в Европе,

Их красные — в пороховом дыму,

Как мы — своих, — прорвут на Перекопе

И сбросят в море, с берега, в Крыму!

Тигр

Я вдруг сегодня вспомнил

   Сан-Франциско,

Банкет на двадцать первом этаже

И сунутую в руки мне записку:

Чтоб я с соседом был настороже.

Сосед — владелец здешних трех газет —

Был тигр, залезший телом в полосатый

Костюм из грубой шерсти рыжеватой,

Но то и дело из него на свет

Вдруг вылезавший вычищенной пастой

Тигриною улыбкою зубастой

И толстой лапой в золотой шерсти,

Подпиленной на всех когтях пяти.

Наш разговор с ним, очень длинный,

   трезвый,

Со стороны, наверно, был похож

На запечатанную пачку лезвий,

Где до поры завернут каждый нож.

В том, как весь вечер выдержал он

   стойко

Со мной на этих вежливых ножах,

Была не столько трезвость, сколько

   стойка

Перед прыжком в газетных камышах;

Недаром он приполз на мягких лапах

На красный цвет и незнакомый запах!

И сколькими б кошачьими кругами

Беседа всех углов ни обошла,

Мы молча встали с ним из-за стола

Тем, кем и сели за него, — врагами.

. . . . . .

И все-таки я вспомнил через год

Ничем не любопытный этот вечер, —

Не потому ли, что до нашей встречи

Я видел лишь последний поворот

Тигриных судеб на людских судах,

Где, полиняв и проиграв все игры,

Шли за решетку пойманные тигры,

Раздавливая ампулы в зубах?

А он был новый, наглый, молодой.

Наверно и они такими были,

Когда рейхстаг зажгли своей рукой

И в Лейпциге Димитрова судили.

Горит, горит в Америке рейхстаг,

И мой сосед в нем факельщик

   с другими,

И чем пожар сильней, тем на устах

Всё чаще, чаще слышно его имя.

Когда, не пощадив ни одного,

Народов суд их позовет к ответу,

Я там, узнав его при встрече этой,

Скажу: я помню молодость его!

Три точки

Письмо в Нью-Йорк, товарищу…

Мой безымянный друг, ну как вы там?

Как дышится под статуей Свободы?

Кто там за вами ходит по пятам,

Вас сторожит у выходов и входов?

В какой еще вы список внесены

По вздорным обвинениям в изменах,

Сержант пехоты, ветеран войны

С крестом за храбрость в битве при

   Арденнах?

Где вы живете? В том же уголке

Нью-Йорка, на своем 105-м стрите?

Или, ища работы, налегке

Из Балтиморы в Питсбург колесите?

Кто в стекла там влепляет бледный нос,

Когда звоните вы из автоматов?

Кто вслед за вами звездный шлет донос

Под звезды всех Соединенных штатов?

А может, вас уж спрятала тюрьма,

Но, и одна оставшись, мать не плачет —

Ни жалобы, ни просьбы, ни письма;

Мать коммуниста — что-нибудь да значит.

Как я желал бы знать, что в этом так

И что не так! Что с вами вот сегодня?

Пришлите мне хоть, что вы живы, знак,

Что вы --">