Н Каратыгина , Артем Веселый , Владимир Ветров , Джек Алтаузен , Владимир Сергеевич Василенко , Василий Васильевич Казин , Александр Константинович Воронский , Михаил Аркадьевич Светлов , Валерия Анатольевна Герасимова , Евгения А Сергеева , Павел Давидович Дружинин , Антон Пришелец , Иван Иванович Доронин , Борис Константинович Ковынев , Николай Адрианович Кузнецов , Василий Федорович Наседкин , Н Кауричев , Александр Маркович Ясный , А Костерин , Михаил Семёнович Голодный , Андрей Поспелов , Сергей Алимов , Н Юдин , Родион Михайлович Акульшин , Игорь Славнин , Александр Макаров , Б Ковылев , Павел Семенович Логинов-Лесняк , А Гербстман , Мирлэ , Вл Павлов - Ровесники: сборник содружества писателей революции «Перевал». Сборник № 1

разбежавшаяся, по своясям повсюду возвращалась; да и в деревню не шибко охота — больше в городе пристраивалась бумагу марать.

Словом, город сам покуда выправлялся и про деревню таежную забыл. А в ней все по-своему шло. Была потуга к искровой правде, выношенная рабским и звериным житьем, — так она туго и слепо шла одна вперед, хватаясь и шаря. Ничего не давал город деревне, а тянул с нее все, все как есть — тянул.

Приедет какой-не-на-будь, поет, поет — и чо-не-на-будь да попросит: сена, хлеба, того-сего…

А чуть што супротив скажи, — чичас:

— A-а, ты буржуй… к Колчаку хотится?

Прогонами, вывозом, сдачей — тоже маяли. А тебе — обратно — нет ничего. Школа стоит недостроенная, загнивает. Сами бы в момент возвели — клич некому гаркнуть…

Где они? Мы даем, а они — хушь бы чо…

И обида жечь зачала, как жигало.

В город делегаты ездили на хресьянской съезд… Ласо там наговаривали камунисты-те. И горы сулили. Однако — наконец — шиш еловый…

Омманули нас сызнова… Э-эх, простота-темнота.

А Хряпову, лавошнику, этто на-руку. Во всяко место пальцем тычет:

— Вот. Вот. Вот… Они — те — товаришшы: с тебя-то все, а тебе-то кукиш в сухомятку.

По первоначалу сцеплялись из ячейки с прочими, но без толку. Эти за словом в голбец^[4] не спускались — бывалые; а те — настояще не уразумели, хоть нутром — вот как чуют, а — кроме матерных — слов нет высказать.

— Свобода? Кака свобода? На кой хрен? Ты нам лобогрейку предоставь.

— Свобода ветру нужна. А мы — с земли, трудящие.

— Как ты судить могешь, ежли вкруг себя обиходить сметки нету?

А тут весна нагрянула… Распорухались окружные согры, затопило мочежины, и дороги стали. И совсем стихла ячейка: у самих никакого справу нет — голыши; из города и волости — одни бумажки (и то — когда, когда!) — сам царапайся. Ну, и совсем сдали. Редко когда прорвет, а больше смалчивают.

Вы-то вот приехали — радость у нас большая была. Как же? С 13 году, перед ермачской еще, сулились высушить болоты-те. Ну, тольки мы рукой махнули уж. А земля-то кака. Перва земля… В тако время — на тебе! вспомянули… Вот оно: наша-то влась. А чо? Вправду теперь влась-то большевицка?

— Чудак ты, дядя Михайло… Конечно. Да у меня мандат с собой.

— Мандат-то… Х-м. Эко слово… Не при нас писано… — а сам в глаза технику зорко засматривает — ты так заверь.

Иванов — техник, сначала самоуком, а потом сторожем при училище был, среднюю школу кончил и по землемерству пошел. С русыми волосами — здоровенный; глаза черные, а сам светлый. Видать — правдивый.

— Что заглядываешь-то? Настоящая, брат, Советская власть. Я, хоть беспартийный, а насчет этого одно скажу: настоящая, крепкая, бедняцкая власть. Это уж верно. Ну, только трудно ей сейчас приходится: шесть лет без отдыху воевали и все кончили.

— Я тоже так мекаю. Но забывать-то не след. К смуте идет эдак-то.

Тропка, на которую выходит партия, ведет из деревни Той в выселок Заболотье: там у чигина^[5] она переползает по жердям через Баксу и — по пихтовнику и кедровому лесу, и трясинам — уходит к выселку. За поскотиной, Тоинской, начинается кедровник — густеющие темно-серые стволы с размашистыми сучьями и в курчавых шапках.

Иванов крутыми шагами в развалку идет впереди, с сумкой и опустив голову, а думы его упорные и простые:

«Притти домой, переобуться — переодеться, портянки выполоскать от болотной ржавчины и повечерить, — квас с крошеными яйцами и молоко, — а потом пойти посидеть с парнями на бревнах. Ах, да — чорт побери! Муки еще надо на квашню натолочь».

(Мука казенная из учреждения — затхлая и комьями.)

Тут, сзади него в обгон, слышится топот, и мимо пробегает Семен, молодой парень, ефрейтор с германской. Хожалый парень, ширококостный, но с нездорово-серым прыщеватым лицом.

— Ишь, ефлетур к Варьке побег…

Меж кедровыми стволами мельтешит белая крапчатая юбка навстречу. Семен налетает с намерением задать «щупку», и видно — как это он растопыривает руки: охватить, повалить, помять. Но женщина быстро поворачивается; рука парня, срываясь, скользит вниз и прочь, а женская — налитая, полная, с куском холста, скоро опускается и стукает по голове Семена. Тот, запнувшись раз-два, валится с ног.

— О-ох! сте-рва… трафить-те…

— Ловко. Вот те гирой… Го-го-го!

Женщина спугнутой перепелкой несется по траве мимо партии, а ребята загораживают ей дорогу. Свистят:

— Лови! Держи!

— Санька — язви вас. Не замай… --">