Наталья Словаева - Фантазии

Так начисляй, дружище, начисляй.

Философу в обличии шута

Дискуссию вести не в первый раз.

Айтишники, братишки, босота…

Мы живы. И особенно сейчас.

Крафт, крах и просто катастрофа,

Как хочется понять весь этот цирк:

Зачем нам боль, что хорошо, что плохо,

И как две правды спаяны впритык.

Мы выросли, когда стране на две

Эпохи разнесло хребет.

Не растравляй. Слоняйся по Москве.

Читай стихи, взойдя на табурет.

Кто мы и кем могли бы стать,

Кем никогда не станем, что нас ждет

Там, в Англии и в Индии. Оставь.

Над поймой ночь прошла, «…а это не пройдет».

И каждый сам судья, шериф и вор

Лепечет: «Заходи, не пропадай».

Пока еще не кончен разговор,

Ты начисляй, Василий, начисляй.

***

Дело не в том, что на Гласто начос

можно есть грязными руками

в резиновых сапогах, укутавшись дождевиками,

И после одного концерта перед другим концертом

пить шампанское из бумажных стаканчиков у пресс-центра.

Или когда Ноэль Галлахер в куртке с поднятым воротником,

проходит в метре от нас, элегантно небрежен,

Мы стоим, обомлев, продолжаем курить, как будто бы нам нипочем,

и Ноэля мы каждый день наблюдаем, как собственного консьержа.

Наверное, дело в том,

что когда ночью при плюс пятнадцать

в палатке на надувном матрасе я замерзала,

ты подтыкал под меня пуховик и укрывал одеялом.

Разноцветные флаги взмывали в небо над палаточным городком,

переполнялись мусором разрисованные бочки Oxfam,

а над холмами раскатывалось Skyfall,

до жути мощное, уже ближе к Тору, чем к нам.

***

Мой лисенок, ты создан, чтоб бегать по сочной, зеленой траве

И на солнышке греть белый, пушистый животик.

А совсем не затем, чтоб годами платить ипотеку,

Цепенея от страха лишиться постылой работы.

Дом, в котором живем мы, де-юре не очень-то наш,

Но родные река, белый мост и каток на морозе,

И друзья в двух кварталах. Скорее тащи карандаш –

Мы стоим у окна в упоительно временной позе.

Никогда не хотели соломку себе подстелить,

Не копили, а пели – ну что же, придется – попляшем.

Я не против того, чтоб трудиться, но больше за то, чтобы жить

В этом мире родном, но таком относительно нашем.

***

Что я вижу на О – Облако,

Что я вижу на О – Овцу,

Еду по Острову к Океану.

Ирландия

***

Костер потрескивал

как виниловая пластинка,

Отсветы огня, играя,

превращали листья папоротника

в костяные зубцы на спине стегозавра.

В темноте друг провалился

в дырку от прошлогоднего туалета,

стал звать на помощь.

Когда мы его отмывали,

хозяйка заметила философски:

– В жизни всегда есть дерьмо,

и главный вопрос –

Как мы с ним справляемся.

***

После концерта мы не расходились,

а ждали у ограждения:

может техники, собирающие инструменты,

бросят нам в щедрости своей медиаторы,

барабанные палочки или какую другую малость.

И вот сет-лист взвился белой птицей

и упал в промежуток между оградой и сценой,

и стал таким близким и таким недоступным.

Кто-то перелез через ограду и был выдворен,

и потом в ответ на наши просьбы

охранник поднял заветный список и сказал:

«Никогда не понимал, зачем он вам нужен,

это же просто листок бумаги с напечатанными словами».

Я ответила ему, ответила со всей серьезностью,

что да, это листок бумаги,

но именно по нему сегодня играли и на него смотрели музыканты,

и он часть этого вечера, такого особенного.

И тогда этот человек с седоватыми усами

в салатном жилете со светоотражателями

встретился со мной взглядом и из десятка рук

протянул сет-лист в мою руку,

И никто уже не мог его у меня отнять,

ведь в этот вечер охранник, Ричард Эшкрофт и небеса

были на моей стороне!

И было в том великое счастье и ликование,

почти такое же, как когда в аптеке не нужно ничего,

кроме влажных салфеток,

В этом листе с напечатанными буквами

и черным замусоленным скотчем,

с отпечатком чьего-то ботинка,

и такова была сила слова и убеждения!

***

Когда погаснет освещенье,

Собрав рюкзак, покинув кров,

Мы верим в грехоотпущенье

И милость бортпроводников.

В мозгу включаются экраны,

И начинается монтаж.