Валерий Горелов - Колкая малина. Книга вторая

желание предсказывать от третьего лица —

Всегда попытка оправдать своё же иждивенство.

Выстреливает зонт, как пистолет с глушителем,

Кто-то извинился и вину загладил.

Если ты не жил просто потребителем,

Значит, свои руки в деньгах не запоганил.

Всё прибудет, что намерено судьбой,

Годы жизни прошуршат как листопады,

Но осень, как душа, поёт вместе с тобой

Со дня рождения до мобильной балюстрады.

Отче!

В скрижалях заповедей есть одна строка:

«Почитай отца и мать свою».

Эта заповедь пережила века,

Она — ровесница людскому бытию.

У всех разные условия рождения,

Кому пеленки из батиста, а кому солома,

Но это самые прекрасные мгновения,

Даже если отнесли под порог детдома.

Люди забывают важных королей,

Но с дитём, родившимся в хлеву,

Связаны все чаянья людей,

И обращаются к нему во сне и наяву.

Сиротство — это чаша испытаний,

Это голод одиночества и слёзы по ночам,

И это всегда поиск оправданий

Потерявшимся отцам и матерям.

А ты придумай их, и красок не жалей:

Что с тобою мама с папой, и всё вокруг красиво.

В этой жизни не бывает ничего святей,

А что придумаешь, то и справедливо.

Когда уже глаза не смотрят никуда,

И когда совсем не стало мочи,

Трижды покрестись на небеса

И громко крикни: «АВВА ОТЧЕ»!

Печаль

Сегодня ранним вечером ко мне зашла печаль,

Вся в свете утончённых очертаний.

Она по-женски поздоровалась и скинула вуаль,

Слегка качнув волну благоуханий.

Она сегодня в музыкальном настроении,

И готова спеть либретто к «Свадьбе Фигаро».

И я сажусь за клавиши в почтении,

И начинаю в полутоне с ноты До.

Печаль, как календарь воспоминаний,

Она в первых поцелуях и жестоких тумаках,

Она вплеталась в паутину расставаний

И в поступки, что вершились впопыхах.

Она была в осаде, и в атаке,

И в полном отрицании в минуты исступлений.

Она всегда мне подавала знаки,

Пытаясь охлаждать накалы намерений.

Печаль, она и в смехе и в слезах,

В недоумении и умении пережить,

Она и рядом, и на дальних берегах,

Она умеет отойти и отпустить.

Поблёскивают клавиши, оплавлена свеча,

За окном темнее и темней.

Печаль сама уходит по дням календаря

И потихоньку просит закрыть за нею дверь.

Понять

Бессарабский рынок мается жарой,

На Крещатике каштаны солнцем зализало.

В тени большой рекламы с рыбкой золотой

Красивая цыганка мне карту стасовала.

Колода — словно пригоршня сыпучего песка,

А мне казалась Книгой Перемен.

Бусы цвета крови и чёрная коса,

Сегодня мне гадает красавица Кармен.

Но она сидит, как в винограднике гюрза,

И пророчит те же самые дела:

Червонному валету опять казённый дом

И на дальних пересылках чайник над костром.

И говорит, что надо принимать свою судьбу,

Ведь все тяжести рождаются из собственных грехов,

А я свой смысл и искупление найду

За колючей проволокой и скрежетом замков.

Мне вчера и в Лавре то же говорили,

Что надо каяться и горячо молиться.

Я помнил, что меня ребёнком покрестили,

А потом по правилам детдомовским учили.

Наверное, каждый помнит, что и как прошёл,

Но никто не знает, что ещё осталось.

Никто ещё свой срок не перешёл,

И что такое жизнь понять не получалось.

Почему?

У неё глаза ресницами прикрыты,

А из-под них стекла слезинка счастья.

Она танцует танго рио-риты,

И её целуют в оголённые запястья.

Саксофон и скрипка источают нежность,

И будто босиком по сини васильков

Танцуют две сестры — любовь святая

                    и святая верность,

И светятся кресты церковных куполов.

Не ищите меры у блаженства,

Слейтесь в поцелуе страстными губами.

Лишь тогда --">