Рюрик Ивнев , Сергей Павлович Бобров , Григорий Николаевич Петников , Константин Аристархович Большаков - Второй сборник Центрифуги

отрясывайся, –

Небо, сводящее дорогой,

Суд по́ходи мелкой

Молочнистый.

И вот (да не может быть! ужели!

(Что вы, что выи помилуйте! –):

Скорченными ногами

Пробегает изречений

Вялый поток,

Как сон изрешетений…

Но тут лучше мне остановиться?

Не думайте, все же,

Ошибочно приписывая…

– Плисовые огни, снятся рожи –

Как этот каждый удар

Есть совершенно – трепет

Телефонных болтовней,

Перси головней расстрелив… –

И бросивши карандаш о земь,

Забыв про озимь и про все,

Презрительно забыл про что.

10 мая 1914.

Клондайк.

В возвышенном роде

Как копий высок нам венец!

Ройте быстрее валы морей; –

Копье над лучом – миг конца,

Цепь зарниц! Расклейте тоны!

Смешенные гневы выросли

Певом веретена или грома,

Но тянко взор – в нефы мысли!

Теперь я разорву теорему,

Закачусь – обогнем – за сон:

Рай торжества, восторга!

Кра-та-тй! Га-у-ё! Га-у-ё! Кра-та-й!

Восторга винт раскрутим,

За сон за игр око закинь ты! –

Теорему, улов, гор – пыл, взор.

Мыслей фонарь-дно киньте.

Грома, хрома гном вытряс;

Осла радостей – гон легкий,

Еноты на брегах степь-дня: –

Так не лобзаться на топор; –

Ее ром лавирует, событья ось, –

Ценя в массе: ход копий, рок.

23 июня 1914.

Атлантический океан.

Пароход «Imperator».

Рюрик Ивнев

«Искать утешенье от мгновений мучительных…»

Искать утешенье от мгновений мучительных,

От равнодушья, теплоты (худшей, чем запах холодка)

В ударах веника язвительных и медлительных,

Пока не выпарится физическая тоска.

Неуклюжее тело с верхних скамеек

Подбадривающе рассматривает новичка,

А я обращаться с веником хорошо не умею

И от непривычных движений болит рука.

Но с каждым движением все легче и ласковей;

Запах акации, мыла и горячей воды…

Весь груз униженья и муки сбрасывая,

Я подпрыгиваю на разные лады.

И одно понимаю, что смешно в рассказах,

То здесь, в этой двигающейся комнате не смешно,

И простыми камнями делаются алмазы,

И картина художника простым полотном,

«Не хочу я рабства любвинеющого…»

Не хочу я рабства любвинеющого,

И подпрыгиванья от резинового шнурка,

Существованья жалкого и не смеющего

Сделать без разрешения вершка.

Правда, сладок ветер любвивеющий,

Обжигающий сердце до черноты,

Но мне страшен затылок, слегка розовеющий,

И упрямые взгляды и окрик на ты.

Свою душу унизить просьбой мучительной,

Но не громко, не громко об этом сказать;

Знаю, будете Вы смотреть снисходительно

И в ответ на последние просьбы молчать.

Буду гладить материю белоснежного кителя

И блестящие пуговицы свои вертеть,

Но в тайне от всех попрошу Спасителя

Хоть немного меня пожалеть.

«Тебя полюбил я гораздо сильнее…»

Тебя полюбил я гораздо сильнее

С тех пор, как стряслась над тобой беда.

Сквозь золото люстр небо синеет,

Совсем как под утро, совсем как тогда.

Как строчки из выцветшего журнала

Брови, ресницы и уши чужих;

О, этой музыки горькое жало,

О, этих слов холодных ножи.

Как на свежее мясо горячие капли воска

Падают мысли: ненужен и пуст.

Из груди хрип и шорох жесткий,

Выбрасываясь, падают на толпу.

Мое горе одно, твое горе другое,

Но я вижу до жуткости тебя всегда,

Из люстр выплескивается море золотое

И синеет небо, совсем как тогда.

«По той же улице, крикливой и грязной…»

По той же улице, крикливой и грязной,

Я еду, как ехал с Вами тогда,

После программы пестрой и разнообразной,

После глупых блужданий в глупых садах.

Сегодня один. Утешаюсь глупостью,

Утешаюсь улыбками посторонних людей.

О, мой друг, мое сердце несчастное выпусти

Из этой клетки на простор полей.

Нет воздуха, нет выхода, нет движения,

Но ведь я искренно спастись хочу,

И вот прибегаю к последнему унижению,

Робко, заискивающе шепчу:

Не бросайте меня, хотя бы из сожаления.

«В какой-то последовательности жестоковеющей…»

В какой-то последовательности жестоковеющей

(О, краска лица, не вспыхивай, не губи!)

Прикосновенья черных зрачков и белков голубеющих

И вспомнившаяся заповедь: не убий.

Это невозможно. --">