Рюрик Ивнев , Сергей Павлович Бобров , Григорий Николаевич Петников , Константин Аристархович Большаков - Второй сборник Центрифуги

Дальше: щеки сладенькие

И другие, более светлые глаза,

И какие то выкрики о шоколадинках,

О медовых пряниках. И опять назад

Возвращается мысль истрепанная,

Пыльная, как на рассвете бальный шлейф,

И я останавливаюсь, как вкопанный

Перед этим засахарившимся словом: пожалей.

И если без сожаления отбросить все гадости,

Все несносности до ужаса истязающие меня,

Останутся синие жилки в памяти радостной

И те движения, что я от тебя перенял.

«Ненужные лица, как головки булавок…»

Ненужные лица, как головки булавок,

Вколотые в подушечку для них.

О, что мне дружба, рукоплесканье, слава

И сочувствующие крики родни.

Есть минуты, когда любовь тяжелее

Издевательств, ударов и взвизгиванья бича,

И добрые глаза становятся злее

Самого прославленного палача.

Тогда туман все покрывает:

И бессмысленную толпу и глупые рты,

Усталое сердце звонки трамвая

Разрывают, как рыхлую землю кроты.

И к этой боли примешивается, как нарочно,

Физическая слабость, недомоганье и боль.

И тело – комочек бледный, непрочный

Вздрагивает, покачиваясь, как на роликах.

«Снова вспомнил цирк вечером и дешевые обеды…»

Снова вспомнил цирк вечером и дешевые обеды

И утром кофе без сливок и без калача,

Легкомысленные встречи и двусмысленные победы,

И шелковая накидка с чужого плеча.

Серые опилки, полукруг, ящик с сором,

За кулисами танцы и грубая печаль,

И костюм клоуна с традиционными узорами,

И пропахшая уборною дамская шаль.

Самое разнообразное сочетание форм,

Штатских костюмов и модных материй,

Азда еревянной перегородкой пахнет иодоформом

(И такие сквозные все двери).

О, последнее чувство, последний укол

Самый чувствительный и острый…

Взглянул на верх. Небо так высоко,

А я такой глупый, ненужный и пестрый.

«После ночи, проведенной с сутенерами…»

После ночи, проведенной с сутенерами,

С проститутками и сыщиками,

Я буду голубеющими взорами

Всматриваться в свою душу нищую

И раскладывать мысленно на кубики

Свои чувствования (вот огорчение –

Больше грязненьких, чем голубеньких);

Не найти мне успокоения.

Все хорошее в мертвом мизинчике,

На трактирной заре голубеющем.

Сколько боли в отвратительно взвинченном,

В сердце изолгавшемся и грубеющем.

Радио-лечение по новейшей системе

Не изгонит ниточек усталости из телесной ткани;

И лежу вне дум, вне движений, вне времени,

Собственными жестокими мыслями израненый.

Борис Пастернак

Полярная швея

1

На мне была белая обувь девочки.

  И ноябрь на китовом усе,

Последняя мгла из ее гардеробов

  И не во что ей запахнуться.

Ей не было дела до того, что чучело –

  Чурбан мужского рода,

Разутюжив вьюги, она их вьючила

  На сердце без исподу.

Я любил оттого, что в платье милой

  Я милую видел без платья,

Но за эти виденья днем мне мстило

  Перчатки рукопожатье.

Еще многим подросткам верно снится

  Закройщица тех одиночеств,

Накидка подкидыша, ее ученицы

  И гербы на картонке ночи.

II

И даже в портняжной,

Где под коленкор

 Канарейка об сумерки клюв свой стачивала

И даже в портняжной, – каждый спрашивает

 О стенном приборе для измеренья чувств.

Исступленье разлуки на нем завело

Под седьмую подводину стрелку,

Протяжней влюбленного взвыло число,

Две жизни да ночь в уме!

И даже в портняжной

 Где чрез корридор

Рапсодия венгерца за неуплату денег,

И даже в портняжной,

 Сердце, сердце.

Стенной неврастеник нас знает в лицо.

 Так далеко-ль зашло беспамятство,

Упрямится ль светлость твоя –

 Смотри: с тобой объясняется знаками

Полярная швея.

Отводит глаза лазурью лакомой,

Облыжное льет стекло,

Смотри с тобой объясняются знаками…

Так далеко зашло.

«Тоска, бешеная, бешеная…»

Тоска, бешеная, бешеная,

Тоска в два-три прыжка

Достигает оконницы, завешенной

Обносками крестовика.

Тоска стекло вышибает

 И мокрою куницею выносится

Туда, где плоскогорьемь лунно-холмным

Леса ночные стонут

В раскачку, ртов не разжимая,

 Изъеденные --">