Сергей Алексеевич Минский - Всё брошу однажды…

оплавленный скелет,

Уходит вечер.

Он растворяется во мне,

И в полудрёме

Я вижу Время на стене:

Оно в короне.

Любовь проявленная — тлен,

Я — сын предела…

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

Есть в тесноте житейской свой кошмар…

Есть в тесноте житейской свой кошмар:

Пустые речи — преисподней муки:

Абсурдность слов и бесполезность звуков,

Таких тоскливых, как ночной комар.

За что мне, Боже, этакий укор -

Мечтать о келье с ватными стенАми:

Чтоб бесы, где-то плача и стеная,

Моею не могли водить рукой.

Но, Господи, какой же это вздор,

Когда вокруг все корчатся и воют,

Я разрушаюсь изнутри безвольно,

И болью отдается каждый вздох.

И тяжелеет левая рука,

И правая расстегивает ворот.

А память слепо открывает створки

Той жизни, что забыл пока.

Я слышу колокольный перелив,

Ловлю наивность песни хороводной,

И теплые качающие волны

Меня влекут в объятия Земли.

А рядом незнакомые черты

И о хорошем шепчущие губы,

И я жалею женщину другую,

И вдруг осознаю, что это ты.

И понимаю: ведь не я — другой,

И все же я… И хочется очнуться,

Тебя такой, как ты сейчас, коснуться,

Такой, до слез забытых, дорогой…

А сквозь слои непрошенных веков

Уже сочатся вечные болезни:

Абсурдность слов и звуков бесполезность,

И неизбежность временных оков.

Наш паровоз вперёд летит

Бушует страстей столкновенье -

Война оппозиций и поз:

Низвергнут с высот идол-гений,

Ушел под откос паровоз.

Курьезы сменяют курьезы

В жестоком сближеньи планет:

О сколько же здесь берлиозов,

А скольких в помине уж нет.

В объятиях странных пространство

Со временем — слез наших соль,

Сиамское тесное братство,

Давильни людской колесо.

Бушует страстей столкновенье,

Расходятся Вера и Бог.

Слетают песчинки-мгновенья

На тысячелетья эпох.

Льют аннушки масло и слезы

На камни веков-мостовых,

И шеи трещат берлиозов,

И сколько еще будет их.

И новых их вдавят в пространство,

Поставив тавро у виска,

И двинется время бесстрастно

В иные века.

А пока…

Бушует страстей столкновенье -

Война оппозиций и поз:

Низвергнут с высот идол-гений,

Ушел под откос паровоз.

Рождаюсь — я чувствую это…

Рождаюсь — я чувствую это,

Рождаюсь в мучительных схватках:

Как зверь изменяет повадкам,

Так я изменяю заветам.

Заветы и снова заветы,

А это лишь страх поколений,

Лишь опыт кровавой планеты,

Такой голубой из вселенной.

А это лишь генов удушье,

А это лишь генов презренье:

Кому-то от умности душно,

Кому-то и глупость прозренье.

И воспоминаний за далью

О жизни, что "жить надо умно",

Я чувствую где-то — рождаюсь,

Но чтобы понять, что я умер.

Из цикла "P.S." Конец 80-х.

Я распахнул окно…

Я распахнул окно,

и ночь вошла желаньем,

И запахами звезд

в мерцании листвы.

Я душу распахнул,

чтобы понять — жива ли

Еще во мне душа

или уже — увы.

Я ночь вдохнул, и сон,

а, может, жизнь другая

Сочиться из меня

слезами стала вдруг.

И чувственный поток

сорвался, как бы каясь,

Пошел наружу, вон,

прервав судьбы игру.

Я плакал — и навзрыд,

как женщина, как мальчик,

Уже не видя звезд,

не смысля ни о чем.

Омытая душа

в себя смотрелась молча:

Так в зеркале свеча

освещена свечой.

Я бездну лет простить себе готов…

Я бездну лет простить себе готов

И тьму причин, и странных следствий сонм,

И кучу Новых без тебя годов,

Прошедших странным и единым сном.

Да все как сон, и виденный не мной:

Как будто где-то кто-то рассказал.

Там все придумано: и я, и свет дневной,

И ты в слезах, и идол наш — вокзал.

Я прохожу сквозь строй ушедших лет,

Прощая им жестокости и боль,

И то, что счастья не было и нет,

Как и любви. А был лишь только Бог.

Был я и Бог, и больше никого.

Я был как Бог и был равновелик.

А оказалось, что я был как вор,

Когда года мой статус низвели.

Тогда я понял, и простил, поняв,

Того мальчишку, что ходил как Бог,

Почти что все, но не простил и дня,

Что связан болью, взятою тобой.

Когда-нибудь и

--">