Сергей Сергеевич Аверинцев - Из духовных стихов

башни?

— Услышишь, как поют на свадьбе

услышишь, как воют над гробом.

Богатый и бодрый пляшет,

убогий и хворый плачет.

Голос сильного — грозен,

голос слабого — робок.

Голос Кесаря — над миром,

и никто ему не прекословит. —

Диоскор уехал из дома,

в доме — дочь его Варвара.

Рабы отца моего Диоскора,

примите от меня ласку.

Я накормлю вас досыта

и сама послужу вам на пире,

я сама вам ноги омою

и вынесу отборные яства;

после отпущу вас на волю

на четыре стороны света.

Только сотворите мне милость,

три окна мне устройте в башне,

во имя Отца и Сына

и Господа Святого Духа. —

Диоскор в дом свой вернулся

и на третье окно дивится:

— Варвара, дочь моя, Варвара,

что в третье окно ты видишь?

— Я вижу в рубище славу

и свет — в темнице непроглядной.

Рабы ликуют в оковах,

и дитя смеется под розгой.

До крови, до кости, до боли,

до конца и без конца — радость.

И земля, и море проходит,

но любовь пребывает вовеки.

— Варвара, дочь моя, Варвара,

что в третье окно ты видишь?

— Я вижу лицо Друга

за сквозными просветами ставней:

на челе Его — кровавые росы,

и в кудрях Его — влага ночи.

Голова Его клонится тяжко,

и нет ей на земле покоя.

Я отворила Ему сердце,

я вкусила от ломимого хлеба.

— Варвара, дочь моя, Варвара,

что в третье окно ты слышишь?

— Я слышу, как поет дева

в руках мучителей, в темнице:

отнята ее земная надежда,

и Жених ее с нею навеки.

И никто не научится песни,

что поют перед престолом Агнца;

кто однажды ее услышал,

пойдет за нею навеки.

— Варвара, дочь моя, Варвара,

меч мой творит Кесаря волю.

Моею отцовскою рукою

сотворю я Кесаря волю.

— Да будет воля Отца и Сына

и Господа Святого Духа!

БЛАГОВЕЩЕНИЕ

Вода, отстаиваясь, отдает

осадок дну, и глубина яснеет.

Меж голых, дочиста отмытых стен,

где глинян пол и низок свод; в затворе

меж четырех углов, где отстоялась

такая тишина, что каждой вещи

возвращена существенность: где камень

воистину есть камень, в очаге

огонь — воистину огонь, в бадье

вода — воистину вода, и в ней

есть память бездны, осененной Духом, —

а больше взгляд не сыщет ничего, —

меж голых стен, меж четырех углов

стоит недвижно на молитве Дева.

Отказ всему, что — плоть и кровь; предел

теченью помыслов. Должны умолкнуть

земные чувства. Видеть и внимать,

вкушать, и обонять, и осязать

единое, в изменчивости дней

неизменяемое: верность Бога.

Стоит недвижно Дева, покрывалом

поникнувшее утаив лицо,

сокрыв от мира — взор, и мир — от взора;

вся сила жизни собрана в уме,

и собран целый ум в едином слове

молитвы.

Как бы страшно стало нам,

когда бы прикоснулись мы к такой

сосредоточенности, ни на миг

не позволяющей уму развлечься.

Нам показалось бы, что этот свет

есть смерть. Кто видел Бога, тот умрет, —

закон для персти.

Праотец людей,

вкусив и яд греха, и стыд греха,

еще в Раю искал укрыть себя,

поставить Рай между собой и Богом,

творенье Бога превратив в оплот

противу Бога, извращая смысл

подаренного чувствам: видеть все —

предлог, чтобы не видеть, слышать все —

предлог, чтобы не слышать; и рассудок

сменяет помысл помыслом, страшась

остановиться.

Всуе мудрецы

об адамантовых учили гранях,

о стенах из огня, о кривизне

пространства: тот незнаемый предел,

что отделяет ум земной от Бога,

есть наше невнимание. Когда б

нам захотеть всей волею — тотчас

открылось бы, как близок Бог. Едва

достанет места преклонить колена.

Но кто же стерпит, вопрошал пророк,

пылание огня? Кто стерпит жар

сосредоточенности? --">