Надежда Николаевна Герман - Солнечные часы с кукушкой

только память, как сума —

Заплечный клад…

Журча из звёздного ковша

Течёт вода.

Прости нас, детство, что, спеша

Бог весть куда,

Бросаем кукол, медвежат

И домовых,

Свой дом, где ходики стучат,

Где вечер тих…

Ныряем в бешеный поток.

И он несёт

В такую даль, что даже Бог

Рукой махнёт.

И вот уж нету ничего,

Что было в нас:

Весенних лужиц, ручейков

И ясных глаз.

И остаётся старый гном,

Бездомный дух,

Ловить бумажным колпаком

Ленивых мух

И неприкаянно стоять

Среди берёз,

Чтоб вслед глядеть, рукой махать

И морщить нос.

Звёздный медвежонок

В февральском небе над каскадом крыш,

где лунный луч и одинок, и тонок,

тихонько плачет звёздный медвежонок,

озябший галактический малыш.

Такая на земле стоит зима —

созвездий угольки примёрзли к тверди.

Но я скажу: пожалуйста, поверь мне,

не всё на свете пустота и тьма.

Взгляни сюда: вот кисть и акварель.

Мы разведём малиновую краску

и нарисуем солнечную сказку,

весёлую, как первая капель.

И поплывут армады облаков

над тихими, как небо, озерцами,

над лугом и над спинами коров

с печальными и добрыми глазами.

Стрекозы замелькают простодушно.

И лютик закачает головой.

Рассвет ресницы мокрые просушит,

как парус после ночи штормовой.

Мы нарисуем свет и тишину,

ручей и одуванчики в букете.

Так мелом на стене рисуют дети —

тепло тому, кто верует в весну!

…Но небеса черней, чем антрацит.

Скрипит фонарь, простуженный и тёмный.

И ветер, как побитый пёс бездомный,

опять всю ночь под окнами скулит.

Промозгло на земле и над землёй.

И серп луны так уязвимо тонок.

И одинокий звёздный медвежонок

о Солнце плачет тихо, как большой.

Наутилус

День настаёт – выхожу из тумана,

пью полутёплую воду из крана,

тихо (в душе) ненавижу соседей,

в грязном зверинце на белых медведей

мрачно смотрю: я такого же цвета…

Астры повсюду. Кончается лето.

Тянут ладони кленовые ветки.

Люди, как звери, засунуты в клетки.

Возле кафе продаются котята.

Серого дога уводят куда-то.

Смотрит плакат по-осеннему строго.

Туча похожа на тень осьминога.

Бабка в платке продаёт помидоры.

И – разговоры кругом, разговоры.

Кто-то мечтает удачно жениться,

или без мыла залезть в заграницу.

Бочка пивная – на радость народу…

…Дед-водовоз подгоняет подводу.

Местный подводник (подводовладелец)

ляжет на дно и уснет, как младенец.

Может, приснится семь капель в стакане,

жирная вобла и шторм в океане…

ночь и огни… якоря и гитара…

пёстрая клумба и зелень бульвара…

девочки смотрят восторженно вслед…

…Сон ещё есть, а матросика – нет.

Нету нигде. И искать бесполезно.

Всё исчезает. Куда – неизвестно.

Дамы с авоськами. Поп без гармошки.

Астры. Медведи. Котята и кошки.

Клён. Осьминог, притворившийся тучей.

Бочка с толпой. И голландец летучий,

тот ниоткуда, напрасно, нелепо

мачты вонзающий в низкое небо.

Скачут по волнам слепящие блики…

…Нет никого. И никто не окликнет.

Не подойдёт, и «здоро́во!» не скажет.

Не подмигнет и рукой не помашет.

Пусто совсем. И погода ни к чёрту.

Осень болезненно льется в аорту.

Хочется чаю. Не хочется грязи…

…Я возвращаюсь. К себе. Восвояси.

«Я слышу голос крови…»

1

Я слышу голос крови…

Или мне

почудилось?

И, догоняя лето,

чужая стая тает в вышине,

как на губах улыбка без ответа…

Ах, Андерсен, мне повзрослеть пора.

Сухой сентябрь качает паутиной.

Но до уродцев птичьего двора

какое дело стае лебединой?

2

В городе детства чудес не осталось.

И только в подвалах,

там, где ютятся коляски,

бездомные кошки и чьи-то галоши,

сказки ночуют,

как тихие, пьющие бомжи,

прячась от мира в дырявых,

отживших своё одеялах…

3

Прошли эпохи. И дожди

по черепице простучали.

А сказке некуда идти.

Она осталась посреди

пространства света и печали.

Она осталась в тех мирах,

где воздух розами пропах,

где эльфы солнце пьют из кружки,

где свод небесный синь и чист,

и вечно верит Трубочист

в любовь фарфоровой Пастушки…

4

Прошуршит по крышам первый снегопад.

Упадёт на город пелена тумана.

Над лугами детства лебеди

--">