Иосиф Александрович Бродский - Стихи (4)

«Как подол раздирает…»

Как подзол раздирает

бороздою соха,

правота разделяет

беспощадней греха.

Не вина, но оплошность

разбивает стекло.

Что скорбеть, расколовшись,

что вино утекло?

КОЛЫБЕЛЬНАЯ

Родила тебя в пустыне

я не зря.

Потому что нет в помине

в ней царя.

В ней искать тебя напрасно.

В ней зимой

стужи больше, чем пространства

в ней самой.

У одних — игрушки, мячик,

дом высок.

У тебя для игр ребячьих —

весь песок.

Привыкай, сынок, к пустыне

как к судьбе.

Где б ты ни был, жить отныне

в ней тебе.

Я тебя кормила грудью,

А она

приучила взгляд к безлюдью,

им полна.

Той звезде — на расстояньи

страшном — в ней

твоего чела сиянье,

знать, видней.

Привыкай, сынок, к пустыне,

под ногой,

окромя нее, твердыни

нет другой.

В ней судьба открыта взору.

За версту

в ней легко признаешь гору

по кресту.

Не людские, знать, в ней тропы!

Велика

и безлюдна она, чтобы

шли века.

Привыкай, сынок, к пустыне,

как щепоть

к ветру, чувствуя, что ты не

только плоть.

Привыкай жить с этой тайной:

чувства те

пригодятся, знать, в бескрайней

пустоте.

Не хужей она, чем эта:

лишь длинней,

и любовь к тебе — примета

места в ней.

Привыкай к пустыне, милый,

и к звезде,

льющей свет с такою силой

в ней везде,

будто лампу жжет, о сыне

в поздний час

вспомнив, тот, кто сам в пустыне

дольше нас.

1992

«Моя свеча, бросая тусклый свет…»

Моя свеча, бросая тусклый свет,

в твой новый мир осветит бездорожье.

А тень моя, перекрывая след,

там, за спиной, уходит в царство Божье.

И где б ни лег твой путь: в лесах, меж туч —

везде живой огонь тебя окликнет.

Чем дальше ты уйдешь — тем дальше луч,

тем дальше луч и тень твоя проникнет!

Пусть далека, пусть даже не видна,

пусть изменив — назло стихам-приметам,

но будешь ты всегда озарена

пусть слабым, но неповторимым светом.

Пусть гаснет пламя! Пусть смертельный сон

огонь предпочитает запустенью.

Но новый мир твой будет потрясен

лицом во тьме и лучезарной тенью.

1965

НА СТОЛЕТИЕ АННЫ АХМАТОВОЙ

Страницу и огонь, зерно и жернова,

секиры острие и усеченный волос

Бог сохраняет все; особенно — слова

прощенья и любви, как собственный свой голос.

В них бьется рваный пульс, в них слышен костный хруст,

и заступ в них стучит; ровны и глуховаты,

затем что жизнь — одна, они из смертных уст

звучат отчетливей, чем из надмирной ваты.

Великая душа, поклон через моря

за то, что их нашла, — тебе и части тленной,

что спит в родной земле, тебе благодаря

обретшей речи дар в глухонемой Вселенной.

1989

«Не важно, что было вокруг, и не важно…»

Не важно, что было вокруг, и не важно,

о чем там пурга завывала протяжно,

что тесно им было в пастушьей квартире,

что места другого им не было в мире.

Во-первых, они были вместе. Второе,

и главное, что их было трое,

и всё, что творилось, варилось, дарилось

отныне, как минимум, на три делилось.

Морозное небо над ихним привалом

с привычкой большого склоняться над малым

сверкало звездою — и некуда деться

ей было отныне от взгляда младенца.

Костер полыхал, но полено кончалось;

все спали. Звезда от других отличалась

сильней, чем свеченьем, казавшимся лишним,

способностью дальнего смешивать с ближним.

1990

«Ночь, одержимая белизной…»

Ночь, одержимая белизной

кожи. От ветреной резеды,

ставень царапающей, до резной,

мелко вздрагивающей звезды,

ночь, всеми фибрами трепеща

как насекомое, льнет, черна,

к лампе, чья выпуклость горяча,

хотя абсолютна отключена.

Спи. Во все --">