Иосиф Александрович Бродский - Избранное

у меня украдены.

Но не ищу себе перекладины:

Совестно браться за труд Господен.

Впрочем , дело , должно быть, в трусости.

В страхе . В технической акта трудности

Это — влияние грядущей трупности:

Всякий распад начинается с воли,

Минимум коей — основа статики.

Так я учил, сидя в школьном садике.

Ой, отойдите, друзья–касатики!

Дайте выйти во чисто поле!

Я был как все. То есть жил похожею

Жизнью. С цветами входил в прихожею.

Пил. Валял дурака под кожею,

Брал, что давали. Душа не зарилась

Не на своё. Обладая опорою,

Строил рычаг. И пространству в пору я

Звук извлекал, дуя в дудку полую.

Что бы такое сказать под занавес?!

Слушайте, дружина, враги и братия!

Всё, что творил я, творил не ради я

Слезы в эпоху кино и радио,

Но не ради речи родной,словесности.

За каковое реченье — жречество

/Сказано ж доктору: сам пусть лечится/

Чаши лишились в пиру Отечества,

Нынче стою в незнакомой местности.

Ветренно. Сыро, темно и ветренно.

Полночь швыряет листву и ветви на

Кровлю. Можно сказать уверенно:

Здесь исключаю я дни, теряя

Волосы, зубы, глаголы, суффиксы,

Черпая кошкой, что шлемом суздальским,

Из океана волну, чтобы сузился.

Хрупай рыбу, пускай сырая.

Cтарение! Возраст успеха, знание

Правды. Изнанки её. Изгнания.

Воли. Ни против её, ни за неё

Я ничего не имею. Коли ж

Переборщит — возоплю: нелепица

Сдерживать чувства. Покамест — терпится.

Ежели что–то во мне и теплится,

Это не разум, а кровь всего лишь.

Данная песня не вопль отчаянья.

Это — следствие одичания.

Это — точней — первый крик отчаянья,

Царствие чьё представляю суммою

Звуков, исторгнутых прежде мокрою,

Затвердевшей нынче в мёртвую

Как бы натуру гортанью твердую.

Это и к лучшему. Так я думаю.

Вот сие то, о чем я глаголю:

О превращении тела в голую

Вещь! Ни горе не гляжу, ни долу я,

Но в пустоту, чем её не высветили.

Это к лучшему. Чувство ужаса

Вещи не свойственно. Так что лужица

Подле вещи не обнаружится,

Даже если вещица при смерти.

Точно Тезей из пещеры Миноса,

Выйдя на воздух и шкуру вынеся,

Не горизонт вижу я — знак минуса

К прожитой жизни. Острей, чем меча

Лезвие это, и им отрезана

Лучшая часть. Так вино от трезвого

Прочь убирают, и соль от пресного.

Хочется плакать. Но плакать нечем.

Бей в барабан о своём доверии

К ножницам, в коих судьба материи

Скрыта. Только размер потери и

Делает смертного равным Богу.

/Это суждение стоит галочки

даже в виду обнажённой парочки/

Бей в барабан пока держишь палочки

С тенью своей маршируя в ногу!

18 декабря 1972

В озерном краю

В те времена, в стране зубных врачей,

Чьи дочери выписывают вещи

Из Лондона, чьи стиснутые клещи

Вздымают вверх на знамени ничей

Зуб Мудрости, для, прячущей во рту,

Развалины почище Парфенона,

Шпион, лазутчик, пятая колонна

Гнилой цивилизации — в быту

Профессор красноречия — я жил

В колледже возле Главного из Пресных

Озер, куда из водорослей местных

Был призван для вытягиванья жил.

Всё то, что я писал в те времена,

Сводилось неизбежно к многоточию.

Я падал, не расстёгиваясь, на

Постель свою. И ежели я ночью

Отыскивал звезду на потолке,

Она, согласно правилам сгоранья,

Сбегала на подушку по щеке

Быстрей, чем я загадывал желанье.

1972

На смерть друга

Имя реку тебе — потому что не станет за труд

Из–под камня тебя раздобыть — от меня, анонима,

Как по тем же делам: потому, что и с камня сотрут,

Так и в силу того, что я свержу, и, камня помимо

Чересчур далеко, чтоб тебе различать голоса–На эзоповой фене в отечество белых головок.

Где на ощупь и слух наколол ты свои полюса

В мокром космосе злых корольков и визгливых сидовок.

Имя реку, тебе, сыну вдовой кондукторши от

То ли Духа святого, то ли поднятой пыли дворовой,

Похитителю книг, сочинителю лучшей из од

На паденье А.С. в кружева и к ногам Гончаровой,

Слововержцу, лжецу, пожирателю мелкой слезы,

Обожателю змей в колонаде жандармской кирзы,

Одинокому сердцу и телу бессчетных постелей–Да лежится тебе, как в большом оренбургском платке,

В нашей бурой земле, мелких труб проходимцу и --">