Владимир Ладченко - Светлые аллеи (сборник)

пьяная. Может быть где-то в глухих и диких деревнях Нечерноземья она бы и имела благодаря мясистой внешности какой-то сомнительный успех, но только не здесь.

«Чёрт знает что! — страстно и уныло подумал я — и вот это у нас называется сервис. Да я её даже в голодный год за ведро пельменей не соглашусь.» Боже, как я был самонадеян!

Стараясь поскорее забыть единодушное остроумие циничных таксистов, я с опущенной гривой поплёлся домой. От расстройства пошёл на предыдущую квартиру, совершенно забыв, что уже снимаю новую.

Дойдя до 7-го этажа, пришлось разворачиваться и идти в противоположный конец города. Но торопиться мне уже было некуда. Я, экономя каждый шаг, шёл в сумерках по медленно остывающим, как сваренная картошка в мундире, улицам и размышлял бог весть о чём. Хихикали звёзды, искал себе местечко отдохнуть ветер, с театральным надрывом светила толстомордая луна, а я стоял и пил прохладное, как лоб покойника, пиво и выпил две кружки. Пиво-то я в принципе терпеть не могу, а пил его из чувства садомазохизма. Типа, пусть мне будет хуже. Но мне стало почему-то лучше и, слегка воскреснув, я продолжил свой путь.

А на квартире у нас еще не спали. На затараканенной и замусоренной кухне сидели, склоняясь, как над шахматной доской, над бутылкой коньяка мой сожитель Андрей и — о Иисус! — та самая беременная и больная кретинизмом проститутка. Это было настолько невероятно, что я испугался. И когда мой сожитель успел? Чертовщина и булгаковщина какая-то.

Красиво драпируясь в свои семейные трусы, Андрей уже весело засыпал. Проститутка была голой, как сабля. Чудовищные жопные мышцы могли свести с ума любого впечатлительного человека. Как два повешенных за государственную измену декабриста, безвольно висели её натруженные и понурые груди. Туго натянутый живот был липким от лимонадов, слюней и спермы. Делать нечего. Вздыхая, как нищий, я обнял её за могучие плечи и, помогая переставлять чугунного литья ноги, повёл в спальню. Знать судьба. Всю ночь я, как воробей на баобабе, прыгал на ней и изгалялся. Периодически просыпался Андрей и, пугая стариков-соседей, задушевно пел на луну свои грозные вурдалачьи песни без слов. Впрочем, мелодия в них тоже отсутствовала.

Всё было как всегда, но к утру Моте(проститутку звали Матильдой) что-то стало плохо. Когда бутылку самопального коньяка мешаешь с литром палёной водки, это бывает. Я вызвал «скорую» и одел на неё ажурную проф-одежду. Причесал, умыл. Приехал врач, похожий на потного ангела смерти, бегло осмотрел Мотю в спальне и вдруг её повезли в больницу. Сопровождающим как самого трезвого взяли меня. Всю дорогу Мотя канючила у меня деньги и грозилась. Заплатили, мол, за час, а она всю ночь проработала, не смыкая ног. Я ей цинично пытался доказать, что 6 половых актов в среднем по 10 минут и дают в результате искомый час, за который мы ей честно и заплатили, а остальное время прошло в питие и беседах. Но Мотя капризничала, пускала, как бешенная собака, слюни и с восторгом кричала врачу, что её не обманешь. Врач интересовался, почём у неё минет, а водитель, у которого не было денег, его отговаривал. Вообщем ехали весело, только в конце Мотя опять начала страстно стонать и своими стонами и блеваниям напомнила нам, куда мы едем.

В больнице её сразу куда-то увели, а мне сказали, чтобы я ждал. Чего ждать, я так и не понял. Через минут двадцать ко мне, ослепляя халатом, подошла непонятная старуха со злыми морщинами, видимо нянечка, и, равнодушно улыбаясь, сообщила:

— Поздравляю, у вас девочка. Вес 3 с половиной литра, то есть килограмма.

И она стала намекать на бутылку. Теряя от неожиданности сознание, я ей дал. Потом вышел на улицу, где с корточек поднимался новый день, а солнечные лучи уже рикошетили от витрин, и пронзительно подумал: «Вот, новый человек на земле родился!» И вдруг заплакал от жалости и горя. С пьяным со мной иногда такое бывает.

Почуяв ослабевшего человека, рядом со мной из утреннего воздуха материализовался нищий, босоногий, как Лев Толстой. Его изощренные лохмотья дышали поэзией, а сам он дышал перегаром настолько густым, что об него можно было запросто стукаться лбом. Объятый скорбным ужасом похмелья, он поглядел на меня красным собачьим глазом и, называя братом, заученно попросил 20 копеек. Я дал денег и ему, и на душе немного отпустило.

Слеза комсомолки

Встречал я как-то с одной комсомолкой один рассвет. Рассвет завяз где-то в тучах --">