Феликс Евгеньевич Максимов - Тодор из табора Борко

без нее - бесятся.

Никто не услышал женщин.

Скоро все заметили, что Приблуда носит в себе. Большой лаутар Борко слушал смуглое чрево Приблуды, говорил шести черноголовым сыновьям:

- Слышите, седьмой стучится! Отворяйте ворота.

- У нас заперто. Все дома, отец - тайком говорили завистливые сыновья.

Приспело Приблуде время родить. Она саморучно сплела можжевеловый шалаш в лесу и ушла ожидать.

Старухи были с ней, как полагается. Старухи подкладывали в постоянный костер-нодью ветки бересклета, конский волос и сушеную рябину, чтобы родины отворились легко.

Приблуда рожала стоя, как все женщины ром. В кулаке держала фисташковые четки и ключ без двери. Улыбаясь сквозь муку, она поймала первенца в подол и стеклянным ножом перерезала пуповину.

Старухи обмыли младенца ключевой водой, взятой из ведра, в котором кузнец охлаждал подковы и, завернув его в небеленый холст, вынесли отцу.

- Гляди какой!

Ничего не сказал отец, раз всего взглянул на последыша, вошел в можжевеловый шалаш, и хлестнул Приблуду конской нагайкой по красивому лицу:

- Зачем родила рыжего, потаскуха меченая? Не бывало у нас в роду рыжих - отец мой, дед, прадед, отец прадеда - все черные. И сама ты ворона. Будь ты проклята, ведьма, а с тобой - твой ребенок, твой ячменный хлеб и красный вереск.

И ударил ее ногой в левую грудь. И ударил ее ногой в живот.

Упала Приблуда под сапоги Борко и кровью облилась по бедрам. Всего раз назвала сына: “Тодор”. И не захотела больше дышать на такой земле, где рожаниц мужчины в утробу бьют.

Вышел Борко из шалаша, отер голенище сапога листом папоротника и спросил старух:

- Что отродье? - Живет. Дышит. - сказали старухи.

Борко занес руку. Стороной рыскал вихорь по лесным склонам, ржали стреноженные жеребцы, стрижи над ржаным полем кресты выжгли. Ждал младенец удара.

Борко опустил руку, сжалился.

- Пусть дышит Тодор.

Закричал новорожденный Тодор из табора Борко, так закричал, что журавли поднялись ворохом крыл в жар-солнце, червонные чащобы с каменистых откосов волнами ухнули, красная румынская вишенья-черешня почернела в монастырских садах.

В полночь простоволосые старухи понесли мертвую Приблуду на рушниках в буковину на холме.

Положили ей в рот фисташковые четки, а под каждую ладонь - по сорочьему яйцу, чтобы вампиры не высосали мертвое молоко из ее грудей. Забросали лицо перегноем и валежником.

Долголикий Бог глядел на злое из развилки дикой двуглавой яблони, плакал, да помалкивал.

Новорожденного отнесли в царское вардо, кинули жребий на кормилиц, приходили таборные бабы, поневоле кормили Тодора.

Пусть дышит Тодор.

Большой Борко черствым словом запретил сыновьям и сродникам поминать имя Приблуды. Легкий зарок - никто в таборе ее имени не ведал.

Встали вечером, повозки в гурт кругом сбили, натаскали хвороста.

Собрались мужчины, кресала вынули - нет искры. Так-сяк бились - впустую. Бросились бабы с черепками по деревням окрест - просить уголька у оседлых. Оседлые поделились огнем, понесли бабы угольки в скудели, только подошли к табору - погасло.

До утра бились, а как заря умылась - смекнули: огонь оставил нас навсегда.

Трубку не раскурить, чаю не вскипятить к обеду, гадючий укус не пришпарить каленым ножом, подкову не поправить, муравленный узор на деке сербской скрипки не выжечь.

Повстречали лаутары табор цыган - блидарей,

- Гей, блидари - плотники и резчики, древесные мастера, дайте огня лаутарам - крикнул Борко.

- Нет у нас больше огня, - отвечали блидари - Ни к чему рубанки и сверла. Огонь умер.

Повстречали лаутары табор цыган - чобатори.

- Гей, чобатори, сапожники, обувные подковщики - крикнул Борко - дайте огня лаутарам!

- Нет у нас больше огня - отвечали чобатори - не на чем сварить клей, сморщилась обувная кожа, дратва отсырела. Огонь умер.

Повстречали лаутары табор цыган - гилабари.

- Гей, гилабари, лабахи и песельники, мы ль вам скрипки не ладили, мы ль вам струны не строили, дайте огня лаутарам! - крикнул Борко.

- Нет у нас больше огня, - отвечали гилабари - мы дойны - опевания позабыли, струны лопнули, скрипки треснули. Огонь

--">