Адольфо Биой Касарес - Дневник войны со свиньями

Лас-Эрас. Словечко «мальчики», ими употреблявшееся, отнюдь не указывало на смутное, подсознательное желание слыть молодыми, как уверял Исидорито, сын Видаля, – это просто следствие того, что когда-то все они были молоды и вполне оправданно называли себя так. Исидорито, который слова не скажет, не посоветовавшись с некоей докторшей, качает головой и предпочитает не спорить, как бы предоставляя отцу самому разбираться в собственных ложных аргументах. Его нежелание спорить Видаль оправдывает. Разговаривая, друг друга не поймешь. Мы понимаем друг друга и приходим к согласию «за» или «против» чего-либо, как стая собак, которая нападает или отгоняет случайного врага. Например, все они – Видаль, если не забывался, избегал говорить «мальчики» – за игрой в труко убивали время и развлекались не потому, что специально сговорились или настроились, но в силу привычки и благодаря ей. Они привыкли к этому часу, месту, к фернету, к этим картам, к этим лицам, к материалу и цвету костюмов, так что Для их компании исключалась всякая неожиданность. Доказательство? Ну, например, если Нестор – друзья в шутку произносили «Нестор» на французский лад, грассируя, – начинал говорить, что он что-то забыл, Джими, которого за живость и находчивость называли Конферансье, заканчивал за него фразу словами:

– Ну да, забыл начистоту.

А Данте Ревора еще раз припечатывал:

– Стало быть, ты забыл начистоту. Напрасно Нестор, с его по-юношески румяным лицом, круглыми, как у петуха, глазами и манерой всегда говорить очень серьезно, уверял, что эта-де оговорка у него со времен его невообразимо далекого детства, да так и осталась… Его не слушали. И тем более не слушали, когда он приводил в пример Данте, упорно произносившего «мермелад» вместо «мармелад», причем никто не отказывал ему в уважении как человеку образованному.

Поскольку вечер 25 июня приобретает в дальнейших воспоминаниях черты некоего сна, даже кошмара, здесь необходимо отметить все конкретные подробности. Первое, что мне приходит на ум, это то, что Видаль проиграл все партии. Ничего удивительного в этом не было, так как в другой команде играли Джими, человек без совести и хитрец первостатейный (Видаль иногда его спрашивал, не продал ли он свою душу, как Фауст), и Лусио Аревало, победитель многих чемпионатов по труко в кафе «Ла Палома» на улице Санта-Фе, да еще Леандро Рей по кличке Толстяк. Рей, булочник, выделялся среди мальчиков тем, что еще не был пенсионером и был испанцем. Хотя три его дочки, снедаемые властолюбием, допекали его, чтобы он отошел от дел и лучше посиживал с друзьями на солнышке на площади Лас-Эрас, старик упорно не оставлял своего места у кассы. Черствый эгоист, трясущийся над своими деньгами, опасный в делах и в картах, Рей вызывал раздражение у друзей лишь одним небольшим недостатком: когда он ел, будь то сыр или арахис, поданные с фернетом, он не скрывал своей обжорливости. Видаль говорил: «Меня мутит от отвращения, я желаю ему смерти». Аревало, бывший журналист, когда-то поставлявший театральную хронику в агентство, связанное с провинциальными газетами, был среди них самым образованным. Хотя он не отличался красноречием или блестящим остроумием, ему случалось скромно и к месту ввернуть словечко с истинно креольской иронией, которая заставляла забыть о его безобразии. Безобразие это усугубляла возраставшая с годами неопрятность. Плохо выбритое лицо, нечистые стекла очков, прилипший к нижней губе окурок, окрашенная никотином слюна в уголках рта, перхоть на пончо довершали облик этого болезненного, астматического объекта. На стороне Видаля играли Нестор, чьи уловки были по-детски неуклюжи, и Данте, никогда не отличавшийся живостью ума, а теперь из-за глухоты и близорукости и вовсе замкнувшийся в своей скорлупе.

Чтобы отчетливо восстановить в памяти этот вечер, напомню еще одну его особенность: холод. Было так холодно, что все сидевшие в кафе, будто сговорясь, дружно согревали дыханием себе руки. Видалю все казалось, что где-то что-то неплотно закрыто, и он то и дело озирался вокруг. Данте, который, проигрывая, всегда сердился (удивительно, что его преданность футбольной команде «Экскурсион» не научила его философски относиться к неудачам), стал его упрекать, что он невнимательно играет. Тыча в сторону Видаля пальцем, Джимп воскликнул:

– Старик работает на нас!

Видаль смотрел на остренькое лицо, на усы, которые, возможно из-за леденящего холода, казались --">