Мег Вулицер - Жена

россыпь крошек.

Вскоре дверь распахнулась, и в квартиру набились женщины; они причитали, нарочито громко сморкались, а потом зашли на кухню и столпились вокруг стола. Лица у них были красные, глаза тоже, а аккуратные прически растрепались. Случилось что-то ужасное, понял он, и внутри забурлило предчувствие, сперва почти приятное, хотя вскоре этому предстояло измениться.

Лорна Каслман опустилась на колени у его стула, как будто хотела сделать ему предложение.

– Мужайся, мой малыш, – хриплым шепотом промолвила она и коснулась пальцем его губ, собирая крошки, – теперь мы остались вдвоем.

Она не соврала – они действительно остались вдвоем, женщина и мальчик. Он теперь был совсем один в мире, целиком населенном женщинами. Тетка Лоис страдала ипохондрией и проводила дни в компании медицинской энциклопедии – сидела и разглядывала красивые названия болезней. Тетка Вив была нимфоманкой и вечно провоцировала его, оборачивалась и показывала свою белую голую спину в разинутом рте незастегнутой молнии. Заправляла парадом бабуля Мимс, маленькая древняя старушка: она распоряжалась на кухне и с торжеством короля Артура, достающего из камня Экскалибур, вытягивала из жаркого кулинарный термометр.

Джо бродил по квартире, как выживший после кораблекрушения, которого даже не помнил, и искал других таких же выживших и потерявших память. Но не находил; кроме него, не выжил никто. Всеобщий любимчик, которому рано или поздно предстояло вырасти и стать одним из «этих предателей», наодеколоненной крысой. Лорну предал муж, имевший наглость рано умереть и даже не предупредить ее об этом; тетку Лоис – ее собственная бесчувственность: она никогда ничего не испытывала ни к одному мужчине, кроме Кларка Гейбла, которого любила на расстоянии за широкие плечи и торчащие уши, представляя, как удобно, должно быть, хвататься за них во время секса. Мужчинам, предавшим тетку Вив, не было числа – эти вальяжные, сексуальные, легкомысленные проходимцы названивали им в квартиру днем и ночью и писали тетке письма из-за границы, куда направили их полки.

Джо жил в окружении женщин, испытывавших к мужчинам настоящую ненависть; при этом его уверяли, что на него эта ненависть не распространяется. Его они любили. Он, собственно, и мужчиной-то пока не был – маленький ясноглазый мальчик с темными девичьими кудряшками, чьи гениталии пока еще напоминали марципановые фрукты. Он рано научился читать, а после смерти отца вдруг перестал спать по ночам. Часами он лежал, свернувшись калачиком, и пытался думать о чем-то приятном – например, о бейсболе или ярких манящих страницах комиксов. Но в мыслях всегда возникал отец, Мартин; тот стоял на пышном облаке в раю и печально протягивал ему коробку с двухцветными кожаными туфлями.

Наконец около полуночи Джо бросал сражаться с бессонницей, вставал, шел в темную гостиную и там играл сам с собой в бабки на плетеном коврике. Днем он сидел на том же коврике у ног своей матери и теток, а те скидывали «лодочки» и рассказывали повторяющиеся истории о своей несчастной судьбе. Сидя там и слушая их, он понимал, что заправляет этим курятником и так будет всегда, хотя никто не говорил ему об этом прямо.

Когда, к своему огромному облегчению, он наконец покинул курятник, он был очень хорошо подкован. Теперь он много знал о женщинах: их вздохах, нижнем белье, ежемесячных мучениях, розовых спиральках бигуди, о том, как стареют их тела – за последним он имел возможность наблюдать во всех безжалостных подробностях. Он знал, что все это уготовано ему, если он однажды полюбит женщину. Он будет вынужден наблюдать, как она меняется и совершает переход из одного состояния в другое, как со временем увядает, и никак не сможет этому помешать. Та, что желанна сейчас, однажды станет лишь подавальщицей грудинки. Поэтому он решил забыть обо всем, что знал, притвориться, что ничего этого никогда не существовало в его маленькой идеальной головке, и, покинув свою женскую труппу, сел в скрипучий поезд, везущий пассажиров второсортных пригородов в волнующую суету единственного пригорода, который мог считаться первосортным: Стейтен-Айленд.

Насчет Стейтен-Айленда я, конечно, пошутила.

Манхэттен, 1948 год. Джо в клубах пара поднимается из подземки и заходит в ворота Колумбийского университета, где встречается с другими умными и одухотворенными юношами. Решив учиться на факультете английского языка и литературы, он устраивается на работу --">