Алисса Наттинг - Созданы для любви

мужа. Ей нечем дышать, она не может пошевелиться. Она остается в таком положении больше суток. Наконец приходит ее сын. У нее хороший сын, звонит ей каждый день, а тут она не взяла трубку.

– Я с телефонами не в ладах, – перебила Хейзел. – Если ты мне это все рассказываешь, чтобы я почаще тебе звонила, то отмечу, что меня бы не вдохновила перспектива стаскивать мертвого голого родителя с живого голого родителя.

Она все-таки решила не добавлять, что позвонить теперь вообще не сможет, потому то у нее больше нет телефона.

– Я тебя не осуждаю. Конечно, я иногда задаюсь вопросом, что будет, если я внезапно умру, и сколько недель мой труп будет гнить, прежде чем тебе придет в голову снова ко мне заглянуть. Но про Шерри я просто так рассказал, без намека. Все-таки такие вещи остаются в подсознании. Сколько бы раз я потом ни ходил на свидания, в голове все время крутилось: «Эта дама слишком хороша, чтобы на ней умереть. Она достойна лучшего». Диана же… На ней можно умирать сколько угодно.

Хейзел заметила, что, как ни странно, тема ее окончившегося замужества всплывать не спешит. И открыла еще пиво.

– Ставки сделаны, – продолжал папа, – мне больше незачем себя сдерживать. Разве умереть во время секса – не лучший из всех возможных вариантов? Говорю тебе, отслеживать сердцебиение, когда пытаешься подрочить – так себе удовольствие.

– Ты хочешь сказать, что Диана – способ самоубийства?

Теперь Хейзел взглянула на эту стошестидесятисантиметровую силиконовую принцессу по-новому: «Девушка месяца» выше пояса, ниже пояса – Доктор Кеворкян. Хоть халат и сполз до талии, главный секрет Дианы был не виден.

– Смазка идет в комплекте?

– Не твое дело, – огрызнулся папа. – Но да. И я не говорил, что хочу умереть во время секса. Но дело в том, что я скоро умру и хочу перед этим успеть потрахаться много-много-много раз, и если вдруг один из них отправит меня в мир иной, то это не худшая отправная точка.

– Ладно, пап. – Хейзел оглядела оставшиеся банки.

– Не стесняйся, это тебе. Я пьян суррогатной любовью. Диана превзошла все ожидания. Я и представить не мог, что будет так хорошо; главное, думал, чтобы больно не было, ждал, что швы будут царапать или от волос будет пахнуть фабричным пластиком – в общем, все как на аверсивной терапии. Как же я ошибался! Она пахнет как новая машина!

– Очень кстати, ты ведь как раз продал старую.

Хейзел заметила, что папа пересчитывает пустые банки и загибает пальцы один за другим.

– Ты сегодня никак не напьешься, я смотрю. Ты и раньше так много выпивала?

Папа был не из тех, кто позволяет на себя давить, и Хейзел знала, что нужно провернуть все так, будто переезд хотя бы отчасти был его идеей.

– Что ж, я рада, что ты остепенился в романтическом плане, – начала она. – Но раз уж ты так беспокоишься, что некому будет найти твое тело, когда ты умрешь… тебе не кажется, что неплохо было бы иметь под боком человека? Ты не думал с кем-нибудь съехаться? Чтобы было с кем поиграть в карты и поболтать о том о сем?

Ее отец затрясся от смеха так, что Диана резко нырнула вперед. Хейзел поймала себя на том, что ее руки мигом рванулись к кукле – она инстинктивно устремилась поймать ее, не дать ей упасть.

– Ты с ума сошла? Нет ничего лучше, чем жить одному! А с Дианой жизнь вышла на новый уровень. Мы можем ужинать голыми при свечах. Я могу есть с ее живота, как с тарелки. Кстати, вот что еще обязательно нужно успеть – съесть сэндвич с ветчиной с груди прекрасной женщины.

Он покосился на грудь Дианы, сдвинул брови, оценивая – и остался доволен.

– Она чудо. Как там говорится? Сегодня первый из последних дней моей жизни.

– Чудо, значит… – Хейзел задумалась. Ящик на полу, действительно, в какой-то мере мог сойти за распахнутый гроб, а Диана, новый Лазарь, восстала из небытия, чтобы занять место среди живых.

И тут папа заметил его. Он неловко развернулся на сидении «Раскла», случайно толкнул Диану, так что ее вытянутая рука уперлась в рожок – раздался звучный, протяжный гудок.

– Хейзел? Зачем тебе чемодан?

2

– Ты бросила Байрона?! – снова и снова повторял отец уже целую минуту. Когда он злился, его голос становился мистически громогласным, так что хотелось дать ему в руки трезубец. Без него картинка была неполной.

– Но он же гений! Я выхожу из дома, и все вокруг производства Гоголя! – пронзительно, душераздирающе завывал он, напоминая Хейзел персонажей навязчивых рекламных роликов. В ее --">