Николай Степанченко - МЕДСЕСТРА

где мне следует искать разные похождения и приключения.

БАБУШКА ШУРА

Когда я был учеником седьмого класса «В», моя бабушка Шура, не перенеся переезда из родного Георгиевского переулка на свежепостроенный Виноградарь, заболела и умерла.

В один из дней, предшествовавших этому, я приехал к ней в больницу. Душу мою переполняли простые щенячьи радости. Было начало мая, и гормоны лупили внутри меня со страшной силой, одет я был в новенькую черную косуху, а вечером меня ждала девочка, прекрасная, как май, через который я двигался зигзагом и вприпрыжку. Проникнутый серьезностью момента, я всячески давил в себе ощущения опьянения весной и радости от своей юной, еще не початой жизни.

Вошел в палату. Что сказать вам об этом унылом месте, пропитанном запахом хлорки?.. Коек было восемь, и все они были заняты. На одной из них собрались сразу три женщины в больничном тряпье и громко обсуждали чью-то смерть прошедшей ночью. Я срывающимся голосом попросил их сменить тему. Палата перестала жевать, читать, спать, смотреть портативные телевизоры и уставилась на меня. Стало тихо. Впрочем, тишина продолжалась недолго — постепенно нарастая, гул о чьем-то ночном уходе вновь набрал силу.

Кровать бабушки стояла у окна. Операцию сделали, но больше сделать ничего уже не могли. Она должна была умереть. Об этом знали ее сопалатницы, врачи, мои родители, мотавшиеся туда до и после работы, понимал я и знала бабушка. Солнце гладило мою бабушку и зажигало серебром ее волосы. Она была не старая совсем, крепкая и не маленькая. Ее могучую руку хорошо помнит как задница моего отца и его сестры Татьяны, так и наши с сестрой попы.

Я держал ее ладонь и молчал, не зная, о чем говорить в такой важный момент.

И кто-то — это был точно не я, обмирая спросил у нее: «Ба, тебе не страшно?»

Бабушка, глядя на меня, сказала, что нет. Отдохну немного, а то ведь всю жизнь на ногах. Война, голод, работа, то-се. А тут вы остаетесь, и поэтому мне не страшно. Я ведь немного себя отцу отдала, немного Танечке, немного дедушке твоему, немного тебе, немного сестре твоей. Себе как-то мало оставалось всегда…

Я сидел с бабушкой еще минут десять. Тем для разговора не было больше. Я проклинал себя за неповоротливость ума, а бабушка смотрела на меня и никакие темы для разговора ей были не нужны. Ей было достаточно видеть меня и держать за руку — редкая ласка почти взрослого внука. Она была очень спокойна и счастлива похоже. А во мне боролись два человека. Один кричал — ты не увидишь ее больше никогда, останься, что тебе стоит! А второй невнятно бормотал, что никуда до завтра бабушка не денется, и май, и девочка ждет. Уходя, мое плохое дало честное-пречестное слово моему хорошему, что мы вернемся завтра сюда непременно и будем снова держать бабушку за руку и смотреть в ее пресиние глаза. Успокоенные этой клятвой, мы с моим плохим и хорошим ушли. На прощанье я поцеловал бабушку.

На следующий день с самого утра отец убежал покупать гроб и договариваться с кем-то о разном, связанном со смертью. Бабушка моя умерла.

И я очень долго не мог простить себе и эту радость весеннюю, и то, что не нашел лишних полчаса для очень близкого и любимого мне человека, который читал мне сказки на ночь, кормил вкусной едой и частицей которого я был. А вот совсем недавно я, глядя на своих детей, вдруг почувствовал кожей буквально связь и смену поколений и понял, что нет смысла во всем — в жизни самой, если молодой побег не рвется со страшной силой наружу, и что если не пьян он молодостью своей и жизнью, то напрасно все, ничего не стоит такая смена поколений. Нет во мне вины никакой, а бабушка простила меня конечно.

ЛЮБОВЬ И КРОВЬ

Однажды мои родители сказали: «Хватит! Ты уже взрослый, вот тебе 50 рублей, котлеты в холодильнике, а ключи от квартиры у тебя уже давно есть. Если вдруг что, звони старшей сестре». И уехали на неделю в Сочи. Не ожидавший такого подарка, я немного растерялся и потерял почти половину дня, бродя по пустой квартире. Перебирал варианты, рассматривая полтинник с Лениным. Поел холодных котлет без хлеба, вместо застилания кровати посмотрел передачу «Аэробика» и покурил в гостиной. Исчерпав список запретных удовольствий, я заскучал.

Скучал я, конечно, недолго и решил съездить в свое медучилище, объявить о наличии пустого флета друзьям. Воровато оглядываясь и пригибаясь, как партизан у железной дороги, я пробрался под липами к курилке --">