Генри Миллер - Макс

ужасные истории про французов… Вы знаете, какие они: они дадут вам умереть на их глазах и пальцем не пошевелят. Это бессердечные сволочи, для них всё только деньги, деньги, деньги. Не допусти, Боже, чтобы я так низко пал, чтобы просить у них милостыню. Теперь у меня по крайней мере есть carte d'identite. Скоты, они сделали из меня туриста. Как человек может сохранить достоинство после всего этого? Иногда я сижу на улице и смотрю на прохожих, каждый, мне кажется, куда-то идёт, у каждого есть своё дело, только не у меня. Я задаю себе иногда вопрос: Макс, что с тобой происходит? Почему я должен сидеть целый день и ничего не делать? Эта мысль съедает меня. В сезон, когда есть хоть немного работы, я первый человек, за которым они посылают. Они знают, какой Макс гладильщик. Французы! Что они понимают в глажке! Макс был в состоянии показать им, как надо гладить. Два франка в час, всё, что они платят мне, потому что я не имею здесь права на работу. Вот как они используют белого человека в этой вшивой стране, они делают из него нищего и бродягу.

Он делает минутную паузу.

— Вы упоминали, Миллер, Южную Америку, что я мог бы начать там всё сначала и стать на ноги. Я ещё не стар, я только в плохом моральном состоянии. Вот уже двадцать лет, как я работаю гладильщиком, скоро я постарею и моя карьера закончена. Ах, если бы мне удалось найти какую-нибудь лёгкую работу, чтобы я не должен был работать руками… Вот почему я хотел стать interprete. После того, как вы двадцать лет продержали в руках утюг, ваши пальцы уже не такие гибкие, как прежде. Когда я думаю об этом всём, я испытываю к себе отвращение. Целый день стоять с горячим утюгом в руке… этот мерзкий запах… когда я думаю об этом, я ощущаю позыв к рвоте. Что же это, справедливо, чтобы человек целый день работал с утюгом? Зачем же тогда Бог дал нам траву и деревья? Неужели у Макса нет права получать от жизни удовольствие наравне с другими? Неужели люди обязаны всю свою жизнь быть рабами и думать только о заработке на жизнь?

На террасе, на которой расположено кафе, мне удаётся распрощаться с ним. Ничего не решено, кроме того, что обещаю не терять контакта. Я бреду вдоль бульвара Сен-Мишель мимо Люксембургских садов. Надо думать, что, всё ещё сидит там, где я его оставил. Я посоветовал ему посидеть на воздухе, чтобы как можно дольше не возвращаться к себе. Но вряд ли он усидит. Наверное, он уже вскочил и пустился по своим обычным кругам. Что, кстати, к лучшему: пусть лучше бегает, пытаясь выбить из людей несколько су, чем просто так сидеть, ничего не делая. Сейчас лето, и в городе есть американские туристы, но, к сожалению, у них не так уж много денег. Это вам не 27-й или 28-й годы, когда они сорили монетой. Теперь они рассчитывают хорошо провести вечер, потратив пятьдесят франков.

Около обсерватории тихо, как в могиле. Одинокая проститутка стоит неподвижно у разрушенной стены: она, кажется, настолько потеряла надежду подцепить клиента, что даже не делает в мою сторону приглашающего жеста. Тротуар у её ног замусорен мёртвой листвой, старыми газетами, банками из-под консервов, сигаретными окурками. У проститутки такой вид, будто она готова закончить рабочий день и улечься спать прямо тут, на куче дерьма.

Я бреду вдоль Rue St. Jacques, и у меня начинает всё мешаться в уме. Rue St. Jacques это непрерывный и красочный общественный туалет. В каждой маленькой хибаре по радио. Из каждой двери, из каждого окошка, из каждой тёмной дыры доносятся голоса популярных американских певцов, и я чувствую, что начинаю галлюцинировать. Тут какая-то комбинация американского десятицентового магазина со средними веками. Посреди улицы катит в своей коляске инвалид войны, костыли прикреплены сбоку; сзади него ползёт огромный лимузин, поджидая момента, когда можно будет снова набрать скорость. Все радиоприёмники настроены на одну волну, и голос певца выводит: «Я-я ве-е-ерю в чудеса!». Чудеса! О боже, даже Иисус не смог бы совершить здесь чудо! Ешьте, пейте, се есть тело и кровь мои. В витринах церковных магазинов выставлены дешёвые кресты, будто для ознаменования момента. Бедный еврей, которого прибили к кресту, для того чтобы у нас была вечная жизнь. И разве мы не получили её: цемент и каучуковые шины, радио и громкоговорители, проститутки на деревянных ногах и такое изобилие вещей, что для голодных нет более работы… Я боюсь, что я не должен оставаться один на длительные периоды времени! Вот он входит в свою комнату на шестом этаже, по его лицу начинает --">