Генри Джеймс - Послы

богатым даром соразмерности и сообразности, которые ему было не под силу проанализировать, но которые поразили его, и он тотчас отметил их как качества, всецело для него новые. Остановившись на полпути, он принялся, словно в поисках чего-то забытого, шарить в легком, перекинутом через руку пальто; на самом деле он просто инстинктивно пытался выиграть время. Стрезера вдруг охватило чрезвычайно странное чувство: будто его безудержно влекло в некую чуждую среду, сущность которой не имела ничего общего с сущностью атмосферы, где он обитал в прошлом, будто для него все сейчас начнется в полном смысле с самого начала. Практически уже началось, когда он стоял наверху перед зеркалом, которое каким-то удивительным образом повторяло окна его сумрачного номера, — началось с пристального осмотра деталей своей наружности, какому он уже долгие годы не имел охоты их подвергать. Рассматривая себя, он заключил, что детали эти далеки от совершенства, но утешился мыслью, что дело это поправимое и, наверное, легко решится там, куда он направлялся. Направлялся же он в Лондон, и пока шляпа и галстук могли подождать. Но одно он схватил мгновенно, точно мяч, пущенный умелой рукой, — и не менее ловко: манеры своей новой знакомой, отличавшие умение видеть и делать выбор, обличавшие человека с теми почти неопределимыми качествами и свойствами, которые все вкупе, в представлении Стрезера, означали вырванное у прихотливой судьбы превосходство. Свое впечатление от этой дамы — без преувеличения и восторженности, а столь же просто, как она, когда впервые заговорила с ним, побудив ответить, — он выразил бы словами: «О, она принадлежит к более утонченной цивилизации…» Но вопрос — если «более утонченная», то «чем какая» — не вытекал для него из этого определения, как требовалось по логике при более глубоком осознании такого сравнения. Как бы там ни было, но общение с соотечественницей, принадлежавшей к более утонченной цивилизации, — соотечественницей, говорившей с привычными интонациями и американским соединительным «р», без тени таинственности, не считая знакомства со страдающим несварением желудка милягой Уэймаршем, — сулило, по всей видимости, немалое удовольствие. И мгновение, когда он, остановившись, шарил в карманах пальто, было, по сути, мгновением зарождающегося доверия — паузой, благодаря которой ее глаза могли разглядеть все в нем, а его — в ней. Она показалась ему чуть ли не вызывающе молодой — впечатление, которое могло сложиться при взгляде на женщину тридцати пяти лет, легко несущую их бремя. Она, как и он, не отличалась, однако, гладкостью кожи и округлостью форм, хотя Стрезеру, пожалуй, не пришло бы на ум, что сторонний наблюдатель, переведя взгляд с него на нее, отметил бы в них много общего. Стороннему наблюдателю вряд ли показалось бы лишенным вероятия, что эти двое с их легкой смугловатостью и худощавостью, увы, далеко не писаные красавцы, да к тому же в очках, оба с непропорционально крупным носом и головой, чуть реже у одного, чуть гуще у другой пронизанной серебром, вполне могли оказаться братом и сестрой. Но и в этом Случае оставалось место для контраста; такая сестра должна была испытывать крайнюю отчужденность в отношении подобного брата, такой брат — крайнее удивление в отношении подобной сестры. Однако, напротив, и тени удивления не мелькнуло в глазах новой знакомки Стрезера, когда, разглаживая свои и без того туго натянутые перчатки, она дарила ему столь ценимые им мгновения. Ее глаза низали его откровенно и прямо, меря с головы до ног, словно знали, что он такое, как будто он представлял собой человеческий материал, с которым им уже приходилось иметь дело. Обладательница их и впрямь, не стану скрывать, владела в уме доброй сотней типов и разновидностей, наборной кассой с полным комплектом, куда, исходя из своего богатого опыта, легкой рукой — словно типографщик литеры — помещала ближних. Тут она, не в пример Стрезеру, была великолепно экипирована, и это проводило между ними черту, которую он, если бы полностью ее осознал, не осмелился бы перешагнуть. Но поскольку у него мелькали лишь смутные подозрения на этот счет, он, лишь мгновенно вздрогнув в душе, предпочитал пребывать в блаженном спокойствии. Правда, он более или менее представлял себе степень ее осведомленности. Он представлял себе, что она знает много такого, чего не знает он, и, хотя это признание было уступкой женщинам, на которую он, как правило, --">