Кнут Гамсун - Тайная боль

же узнал его.

Я невольно вздрагиваю, чувствуя себя неприятно задетым, и прохожу мимо ёго купе. Но когда я иду дальше, мне внезапно приходит в голову, как бы он, чего доброго, не подумал, что я боюсь его; к тому же теперь, став на несколько лет старше, я ни в коем случае не хотел избегать этого интересного человека. Поэтому я поворачиваю назад, как бы всё ещё отыскивая себе место в поезде, и останавливаюсь, равнодушно и словно бы случайно, перед его купе. Я открываю дверь и вхожу.

Купе было пусто. Кроме него, там никого не было.

Я прошёл мимо него… и он слегка подобрал ноги, чтобы дать мне пройти; при этом он взглянул на меня так, как будто никогда раньше не видел, но я был убеждён, что несколько минут назад он помахал мне рукой. Я даже невольно притронулся к шляпе и слегка поклонился, но он не ответил.

Я сел в углу. Я был зол на себя за этот поклон и собрался с силами, чтобы проявить к нему самое утончённое равнодушие. Он нисколько не постарел с тех пор, как я его видел, но одет он был совершенно иначе. В первый раз он был одет красиво, почти элегантно, теперь на нём был обыкновенный светлый грубый дорожный костюм. Его кожаный чемодан стоял перед ним на противоположном сиденье.

Раздался звонок, и поезд тронулся.

Я уселся поудобнее и протянул ноги на сиденье. Так я просидел, может быть, с четверть часа. Я делал вид, что не замечаю своего спутника. Он, казалось, сидел погружённый в размышления.

Вдруг он вынимает из кармана клеенчатую сумку, что-то вроде футляра, похожего на сумку с перевязочным материалом, открывает эту сумку, вынимает оттуда какие-то заржавленные инструменты и начинает их рассматривать, один за другим. Это были какие-то странные изогнутые предметы, одни плоские, другие круглые, тонкие и толстые вперемежку. Я ясно видел, что это был набор отмычек. Он и сам не скрывал, что это такое, напротив, он вертел эти железки в руках, поворачивая их так, как будто он ввинчивает их в замок; он пробовал также отпереть свой собственный чемодан с помощью некоторых из них. Казалось, он нарочно хотел показать мне, для чего служат эти крючки. Я сидел и смотрел на всё это.

«Берегись, — подумал я про себя, — он совершенно открыто насмехается над тобой; за этим что-то скрывается, он хочет вызвать тебя на что-то!»

Прошло несколько минут. Тогда он вытаскивает из кармана маленький блестящий напильник и принимается чистить им отмычки прямо у меня на глазах. И каждый раз, когда отчистит одну из них до блеска, он кладёт её на сиденье подле себя. Заметьте теперь, как я сидел: протянув ноги на его сиденье, так что мои башмаки почти касались его одежды. Он сидит по-прежнему и чистит.

Потом он равнодушно и словно в задумчивости кладёт только что отчищенную отмычку мне на ноги и принимается за новую. Этот человек укладывает на меня свои отмычки, а я сижу и смотрю на это. Я не двигался и ждал, чтобы он сделал это ещё раз. И действительно, он положил ещё одну и ещё одну отмычку мне на ноги, по мере того как он кончал их чистить; он обращался со мной, как с подушкой, как с частью сиденья. В конце концов, на моих ногах лежало в ряд четыре или шесть этих изогнутых вещиц.

Тогда я встал, не резко, но как раз достаточно быстро для того, чтобы стряхнуть их все на пол так, чтобы он не мог этому помешать. У меня была лишь одна мысль: отплатить ему за его глубокое презрение.

Он ничего не сказал, когда отмычки упали на пол, он молча поднял их одну за другой.

В это время вошёл кондуктор. Я с изумлением увидел, что мой спутник и теперь не подумал спрятать свои вещи; всё время, пока кондуктор был в купе, он держал их на виду и, только когда тот ушёл, спрятал сумку со всём её содержимым обратно в карман. Казалось, он прямо ждал случая, чтобы хорошенько выставить напоказ свои опасные инструменты.

Затем мы едем ещё около получаса, проезжаем станции, останавливаемся, едем дальше — мой спутник всё сидит молча. Я нарочно вёл себя так, как будто был один в купе: опять протянул ноги на сиденье, громко зевал и время от времени напевал, — всё это для того, чтобы показать ему моё совершеннейшее безразличие; но он, казалось, ничего не замечал. Я закурил сигару и бросил горящую спичку ему на руку, я бросил её в его сторону так небрежно, как будто в том углу решительно никого не было, и видел, что попал ему на руку; но он лишь чуть шевельнул ртом, он слегка скривил губы, точно хотел усмехнуться, и остался спокойно сидеть.

Когда мы проехали так ещё некоторое --">