Анри де Ренье - Стихотворения

смотря по городам и странам,

Запечатлен на них незыблемый чекан —

Символ — божественный или гражданский знак.

Сии сокровища, что весишь ты в ладони, —

Пускай их оттиск груб иль безупречен стиль,

Монеты Греции, Сицилии и Рима,

Обол, и драхма, и статер — всё суета.

Эгина, Кос, Халкис, Кизик и Сиракузы,

Тарент! Не примут их сейчас в меняльной лавке,

Им жизнь оставила одну лишь красоту.

Но их металл так чист, как ритмы оды.

Тем с большей радостью они несут теперь

И розу Родоса, и колос Метапонта.^[5]

ЧЕЛОВЕК И БОГИ

Земля еще горит следами былых богов.

Еще все боги живы в человеке, как хмель в вине —

Он тлеет, ждет, трепещет, грезит, бродит раньше,

Чем встать и выпрямиться в человеке,

Который чувствует, как в нем единым взмахом —

От горла до сознанья прянет быстрый огонь и яростное пламя.

Боги живы в человеке, и плоть его — их прах.

Их грозное молчанье слышно умеющему слушать

В ветре их вещие уста.

Жив человек — и боги будут живы!

Поэтому иди, гляди, следи и слушай:

Умей увидеть факел в руке, покрытой тенью.

Смотри на воду текучую иль дремлющую,

На реку или ключ, фонтан или ручей,

Покамест в ней не станет видима наяда или нимфа,

Смотри так долго на дуб, сосну иль ясень,

Покамест ствол раскроется, кора не разомкнется

Над голою дриадой, смеющейся от радости свободы.

Если душа твоя дика, полна высоких шумов,

Ты будешь видеть в закатах солнца,

В крови дымящейся и в пурпуре горящем

Всегда пылающий костер Геракла,

Покамест в нас — мечтой расплавленной — трепещет

Справедливость, окрылявшая его могучую десницу.

И так во всём — в огне, в воде, в деревьях, в ветре,

Что дует с гор иль веет с моря, —

Ты уловишь эхо былых богов:

Так глина сохраняет вкус вина.

И ухо твое еще хранит в себе

И песнь Сирен, и ржание кентавра.

Иди и, пьяный от древних таинств,

Которыми украшено прошедшее земли,

Смотри перед собой на всё, что остается

От них в мерцаньях зорь и в сумраке ночей.

И знай: ты можешь по воле своего безумья

Вновь воссоздать сатира из козла,

А этот конь в ярме, что пашет поле, может,

Если захочешь ты, ударив золотым копытом,

Пегасом стать крылатым и летучим.

Ты — человек, а глазу человека

Дана живая власть творить земле богов!^[6]

ДИОНИСИИ

Я землю пробегал, ища былых богов…

Она одета всё тем же туманом сказочным,

Откуда родились божественные лики.

На прогибах холмов еще приносит осень

Гроздь вескую — серпу и хмельную — точилу.

Но виноградари, бредущие устало,

Склонивши головы однообразным кругом,

Ступая тяжело по плантажу, по грязи,

Нерадостно ведут, согбенные под ношей,

От виноградника к точилу колесницу

Сбора — безмолвную и вялую.

Амфора в их руках безрадостна, как урна.

Напрасно стонет жом, напрасно брызжут грозди

Под голою пятой: никто не славит в танце

Ни пыла радости, ни смеха своей любви.

И я не вижу больше красной и сильной руки,

Поднявшей в исступленьи, как в древней оргии,

Корзину алую и обагренный серп,

Ни бога, ведущего смеющуюся ярость

Торсов обнявшихся и влажных потом грудий,

Который — вечно стройный юношеским телом —

Высоким тирсом правит воскресшим празднеством.

И, гроздь держа у губ, у плющ у бедр, кидает

Шишки сосновые и клики призывные

В разнузданные толпы и мешает

В смятеньи радостном, ликующем и звонком

Хмельных Силенов с окровавленными Менадами.

Как гулкий тамбурин из жесткой кожи с медью,

Еще рокочет ветр в глубоких чащах леса.

Он бродит, подвывает и потягивается,

И кажется, когда прислушаешься к звукам

Таинственным, глухим, и вкрадчивым, и диким

Средь рыжего великолепья осенних рощ,

Которые он рвет то зубом, то когтями, —

Что слышишь тигров, влекущих колесницу

Неистового бога, чей сон насыщен духом

Великолепных бедр, вздувавшихся под ним,

И он, вытягиваясь, чувствовал дыханье

Горячее простершегося зверя

Среди пахучих трав, где до утра

Покоился --">