Генрих Белль - Крест без любви

словами в храме, — тихо произнес Кристоф.

Йозеф испуганно вскинулся и какое-то время пристально смотрел на друга, зрачки его за стеклами очков расширились.

— О, я конечно же верю, что мы должны следовать Христу, но не тогда, когда он выступает в роли судьи… нет-нет… — Он грустно, как бы защищаясь, выставил вперед ладони. — Наверняка не должны.

— Что «нет-нет»? — взорвался Кристоф. — Так и будем позволять обводить себя вокруг пальца и спокойно смотреть, как они бьют и бьют в барабаны, эти идиоты, которых я называю старыми тупицами, пока в один прекрасный день и до нас с тобой не дойдет очередь играть роль «наших смелых мальчиков», так, что ли? Вот именно, — ответил он на вопрошающий взгляд друга, — вот именно, в один прекрасный день нам придется взять на себя решение этой замечательной исторической задачи — с котелком и фляжкой валяться где-нибудь в грязи после бессмысленных занятий на плацу казармы. Вот так закончатся для нас эти смехотворные патриотические зрелища. О Боже, да немцы просто замирают от счастья, если им разрешают облачиться в мундир.

— Я не пойму, куда ты клонишь. Ты что, думаешь, человечество может обойтись без войн?

— Нет, но если мне в один прекрасный день придется идти воевать, то мне хотелось бы ясно понимать, что страдаю я не за честь мундира, который мне придется носить, и не за власть, которая заставит меня напялить его… Я не вынесу, если мне действительно придется страдать только за это. Страдания миллионов должны иметь какой-то смысл, но отнюдь не политический, понимаешь? Если без воли Господа нашего ни один волос не упадет с наших голов — а я в это верю, — то я не верю, будто Богу угодно, чтобы мы в каком-либо будущем Лангемарке пали смертью храбрых на поле боя во славу Пруссии или же ради Германии, мы, храбрые мальчики… Нет, нет и нет!

Йозеф встрепенулся:

— Ты с такой жуткой уверенностью говоришь, что опять будет война…

— Естественно, ибо мы не можем изменить законы мира; война будет всегда, точно так же, как всегда будут богатые и бедные, всегда, пока существует мир, и чем дольше он существует, тем несправедливее будут войны, а бедные будут становиться еще беднее, поскольку им даже не оставят христианского утешения — мол, нищета по высшему счету делает их выше богачей…

— А ты не хочешь оставить солдатам даже того утешения, что они умирают и страдают ради родины… и…

— Вот именно, — вновь резко перебил его Кристоф, — потому что никакое это не утешение. Боже мой, Йозеф, я перестаю тебя понимать. — Он посмотрел на друга с испугом и изумлением.

— Ах! — вздохнул Йозеф, устало отмахнулся и помассировал пальцами лоб, словно стараясь унять сильную боль. — Да знаю я, что ты прав, но это-то меня и страшит.

Они опять немного помолчали, потом Йозеф едва слышно сказал:

— Это и впрямь страшно, я прекрасно понимаю… Война действительно не что иное, как крест миллионов, а бедность — это постоянный и вечный крест, но я боюсь, что ты в пылу спора вообще забываешь, что это такое на самом деле — крест.

Кристоф пристыженно сник.

— Мы вспомним об этом тогда, когда придет наш черед, — почти прошептал он, — а пока это все пустой разговор, пустой разговор…

Юноши молча допили кофе и расплатились.

Выйдя на улицу, они увидели, что пасмурное небо совсем потемнело, казалось, будто его закрыла черно-серая завеса; ближе к полудню движение на улицах стало еще оживленнее. На главных магистралях толпы людей были похожи на серую унылую кашу, которую перемешивали невидимой огромной ложкой.

Друзья некоторое время двигались вместе с толпой, потом оторвались от нее и свернули на более тихую улицу; это было похоже на прыжок с лениво и непрерывно движущейся ленты конвейера. Не сговариваясь, они направились к порталу той церкви, возле башни которой стояли час назад. Потом вошли в просторный и тихий безлюдный неф, исполненный романской кротости и задушевности. Стоя наверху, под самой башней, они дышали глубоко, всей грудью; у обоих было такое чувство, будто их наполняет острое ощущение блаженства от тишины и покоя в этой необычайно душевной церкви. Молчание нефа казалось некой чудодейственной вестью, доносившейся до них, словно слабое, далекое и тем не менее вполне ощутимое дуновение, которое как бы распахнуло их души. И Кристоф устыдился того, что говорил другу… Молчание нефа было похоже на музыку сфер, которая вновь пробудила в нем память о --">