Шмуэль-Йосеф Агнон - Под знаком Рыб

уж вы так добры, то по возвращении я с удовольствием зайду к вам опять и отведаю все, чем вы меня угостите. Еще и добавку попрошу.

— Мне позволительно на это надеяться? — спросила она.

— Обещание уже дано, — сказал я. — И более того, как я уже намекнул, я еще попрошу добавки.

Мы вышли из больничного двора, и я сказал привратнику:

— Видите эту сестру — я увожу ее отсюда.

Он посмотрел на нас добродушно и сказал:

— Дай вам Бог, господин доктор, дай тебе Бог, сестра Дина.

Мы направились к трамвайной остановке. Пришел первый трамвай, наполненный до отказа. За ним пришел второй, и мы хотели было на нем поехать, Дина даже поднялась в вагон, но, когда я стал подниматься за ней следом, кондуктор сказал, что все места заняты. Дина сошла, и мы стали ждать следующего. Я подумал: «Те люди, которые заверяют, будто не следует жалеть о двух вещах — ушедшем трамвае и ушедшей девушке, — потому, мол, что за ними вскоре придут другие, они просто глупцы». Ведь если говорить о девушке, разве могла прийти другая такая, как Дина, а что до трамвая, то сейчас мне было жаль любой задержки.

Пришел трамвай загородного маршрута. Вагоны были новые, просторные и пустые, и мы поднялись и сели. Мгновенье спустя (а по часам — так спустя добрый час) трамвай достиг конечной остановки, и мы оказались в красивой местности, где тянулись сплошные сады и лишь изредка попадались дома.

Мы шли, болтая о нашей больнице, и о больных, и о старшей медсестре, и о врачах, и о нашем профессоре, который на днях распорядился, чтобы почечные больные раз в неделю ничего не ели, потому, видите ли, что какой-то человек, у которого подозревали болезнь почек, постился в Судный день и после этого у него не нашли белка в крови. Потом мы припомнили, как много инвалидов прибавила в городе война, и порадовались, что гуляем там, где их не увидишь. Но тут я с досадой воскликнул:

— Да оставим наконец в покое больных и инвалидов, поговорим лучше о чем-нибудь веселом!

Она согласилась, хотя по лицу ее было видно, что она сомневается, удастся ли нам найти другую тему для разговора.

В саду играли дети. Они увидели нас и начали шептаться. Я сказал:

— Знаете ли вы, сударыня, о чем говорят эти дети? Они говорят о нас с вами.

Она сказала:

— Да, возможно.

Я сказал:

— И знаете, что они говорят? Они говорят, что мы жених и невеста.

Она покраснела и сказала:

— Да, возможно, что и так.

Я спросил:

— И что вы об этом думаете?

Она сказала:

— О чем?

Я сказал:

— О словах этих детей.

Она сказала:

— А зачем мне об этом думать?

Я сказал:

— А если бы это было на самом деле так, что бы вы сказали?

Она спросила:

— Что имеет в виду господин доктор?

Я набрался смелости и сказал:

— Если бы то, что сказали дети, было правдой, то есть что мы друг другу пара?

Она засмеялась и подняла глаза.

Я взял ее руку и сказал:

— Дайте мне и вторую вашу руку.

Она протянула.

Я наклонился, поцеловал обе ее руки одну за другой и посмотрел на нее. Она покраснела еще сильней.

Я сказал:

— Существует поговорка, что устами младенцев и дураков глаголет истина. Что сказали младенцы, мы уже слышали. А теперь послушайте, что говорит дурак, то есть я, потому что ко мне пришла мудрость. — И, запинаясь, выговорил: — Послушайте, Дина…

Я еще не успел высказать все, что было у меня на сердце, а уже ощутил себя самым счастливым человеком на свете.

3

Поверьте, друг мой, никогда в жизни мне не было так хорошо, как в те дни между обручением и свадьбой. Если прежде я думал, что люди вступают в брак лишь потому, что мужчине просто нужна женщина, а женщине нужен мужчина, то теперь я понял, что нет ничего прекрасней этой взаимной потребности. В те дни я стал понимать, почему поэты сочиняют любовные стихотворения, хотя меня самого в ту пору не интересовали ни поэты, ни их стихи, потому что они говорили о других женщинах, а не о Дине. Я не раз сидел и дивился — ведь сколько медсестер в больницах, сколько женщин на свете, а я ко всем равнодушен, кроме вот этой единственной, к которой обращены все мои мысли. Однако всякий раз, когда я снова видел Дину, я говорил себе — нет, только умалишенный мог бы поставить ее в один ряд с другими женщинами. И Дина — она тоже относилась ко мне, как я к ней. Вот только эта густая синева, что в ее глазах, все темнела и темнела, точно --">