Владимир Федорович Одоевский - Живой мертвец

Фильки. Ну, да где ж ты научился по музыке ходить^[1], что, ты из жульков^[2], что ли?

Филька. Нет! куда! Совсем бы мне не тем быть, чем я теперь. Отец у меня был человек строгий и честный, поблажки не давал и доброму учил; никогда бы мне музыка на ум не пришла… Да попался я в услужение к Василию Кузьмичу, вот для которого скоро большая уборка^[3] будет…

Товарищ Фильки. Да что, неужли он мазурил?..^[4]

Филька. Клевый маз^[5] был покойник… только, знаешь, большой руки. Знаешь, к нему хаживали просители с стуканцами…^[6]

Товарищ Фильки. Постой-ка – никак, стрёма^[7].

Филька. Нет! – Хер^[8] какой-то… Да куда наша фига^[9] запропастилась?..

Товарищ Фильки. Да нельзя же вдруг…

Филька. O! проклятое дело! продрог как собака…

Товарищ Фильки. Ничего – как рассветет, в шатун^[10] зайдем… ну, так ходили просители…

Филька. Ну да! ходили… а Василий-то Кузьмич думал, что я простофиля… Вот, говорит, приятель пришел; что он тебе отдаст, то ко мне принеси, а тебе за то синенькая; вот я делом-то смекнул; вижу, что Василию-то Кузьмичу не хочется, зазора ради, из рук прямо деньги брать, а чтоб того, знаешь, какова пора ни мера, на меня все свалить. Я себе на уме – за что ж мне даром служить? вот я и с Василия Кузьмича магарычи, да и с просителя подачку…

Товарищ Фильки. Так тебе, брат, лафа^[11] была…

Филька. Оно так! да вот что беда: как пошли у меня стуканцы через руки ходить, – так сердце и разгорелось, – больше захотелось… а между тем Василий Кузьмич меня то туда, то сюда; поди-ка, Филька, вот то проведай, а того-то проведи, – а вот этому побожись, будто меня продаешь, – и разным этаким залихватским штукам учил, – так что сначала совестно становилось, особливо, бывало, как отцовские слова вспомнишь, а потом и то приходило в ум: что же тут дурного для своей прибыли работать? Василий Кузьмич – не мне чета, уж знает, что делать, а от всех почтен, уважен… что ж тут в зубы-то смотреть? уж коли музыка – так музыка. Да этак подумавши, – я однажды и хватил за толстую кису^[12], да так, что надобно было лыжи навострить, – а с тех пор и пошло, чем дальше, тем пуще; да теперь вместо честного житья – того и смотри, что буду на Смольное^[13] глазеть…

Товарищ Фильки. Смотри, смотри, фига знак подает…

Филька. А! насилу-то! (Встает.)

Товарищ Фильки. А фомка^[14] с тобою?

Филька. И нож также…

Василий Кузьмич. Ах ты бездельник! вишь, я его еще научал! я ведь совсем не тому… Пойдет теперь – обворует, может быть смертоубийство совершит… Как бы помешать… Помешать! – а как помешать? Кто меня услышить? Ох! жутко! – куда бы деваться – хоть бы не видать и не слыхать… скорей домой… так авось не услышу… вот я и дома. Еще мое тело не убрали – да! еще рано. А! вот и племянница не спит, плачет, бедненькая!.. Добрая девка, нечего сказать; точно покойный ее отец! Никогда злое и на ум не взойдет; хоть десять раз его обмани, – ничего не видит! То-то добрая душа… да так он с одной доброй душой и на тот свет отправился: где-то он теперь; хоть бы встретить! потолковали бы кое о чем. Ну, не плачь, Лиза, мой друг! горем не поможешь; пройдет – утешишься. Вот смотри, выйдешь замуж, все горе забудешь… Ну, а что сыновья-то делают? Не спят также – однако ж не плачут… Разговор, кажется, живой… послушаем.

Петр. Уж ты что ни толкуй, Гриша, если мы этого дела не смастерим да случай упустим, так куда у нас доброго убудет…

Гриша. Оно так! да совестно что-то; ведь мы знаем, что она действительно дочь покойного дядюшки…

Петр. Мы знаем, да суд не знает, а судит по тому, что есть на бумаге…

Гриша. Да знаешь, что и Лизы-то жаль. Что за добрая! словно овечка… Ведь мы с ней маленькие игрывали… знаешь, брат: ведь чувство такое есть…

Петр. Ну, зафилософствовался! Мало тебя за это отец покойный бранил! уж он ли не говорил тебе, что с твоим философствованием век дрянью будешь: так и выходит…

Гриша. Я помню, что отец говорил… да, однако ж, как подумаешь, – что с Лизой-то будет? куда она голову приклонит?

Петр. Да! так что же?.. Слушай, брат Гриша, скажу тебе напрямки: отец-то у нас уж куда умный человек был, и доказал, что умный: от гроша до мильона дошел, а помнишь его любимую поговорку: «Свою крышу крой, сквозь чужую не замочит». Вот оно что. А ведь тут по двести тысяч на брата, Гриша; ведь на улице не поднимешь…

Гриша. Оно так… Ну, да как Василий Кузьмич какое распоряжение сделал?

Петр. Да! он таки сделал распоряжение – и я знаю какое. Ты еще был мал, не --">