Александр Хьелланн - Верный

не мечтала.

Даже в Обенро все считали, что мам Хансен живет по-свински. А когда ее спрашивали, вдова ли она, она обычно отвечала:

— Видите ли… Право, это не так просто сказать.

Дочери ее было около пятнадцати лет. Сын был на несколько лет моложе. По общему убеждению жителей Обенро, двух худших подростков редко можно было встретить в этих краях.

Вальдемар был бледный темноглазый мальчик невысокого роста, скользкий как уж, злой и лукавый; лицо его было словно резиновым, и выражение самой отъявленной наглости в один миг сменялось на нем выражением глупейшей наивности.

А что можно было сказать хорошего о Тире? Только разве то, что она обещала вырасти красивой девушкой. Но про нее уже рассказывали всякого рода скверные истории, и она бегала по городу, выполняя всевозможные поручения.

Мам Хансен и слышать не хотела об этих историях; она просто отмахивалась от них. Столь же мало она прислушивалась к советам соседей и подружек, уговаривавших ее предоставить детям самим заботиться о себе, потому что они все равно были слишком испорчены, и лучше взять вместо них несколько квартирантов, которые платили бы ей деньги.

— Нет, нет! — отвечала мам Хансен. — Пока они живут у меня, у них все-таки есть дом. А не то их сцапает полиция, и они совсем пропадут.

Дети не должны пропасть! Эта мысль была последней точкой в ее мозгу, вокруг которой собиралось все, что могло сохраниться от материнских чувств после такой жизни, какую прожила мам Хансен.

Поэтому она продолжала тяжело трудиться, бранилась и била детей, когда они слишком поздно возвращались домой, стелила им постель и давала немного поесть, — словом, удерживала их при себе как умела.

За свою жизнь мам Хансен переменила немало занятий, и каждый раз она опускалась на ступеньку ниже: из горничной она превратилась в служанку в трактире, потом работала прачкой и, наконец, стала тем, чем была теперь.

Рано утром, еще до рассвета, она шла в город через мост Книппельсбро, неся по тяжелой корзине в каждой руке. Из корзин выглядывали кочаны капусты и морковная ботва, поэтому можно было подумать, что она покупала овощи у крестьян в Аматере, чтобы продать их в Обенро или неподалеку оттуда.

Однако мам Хансен торговала не овощами. Она вела, наполовину тайком, мелкую торговлю углем, продавая его маленькими порциями таким же беднякам, как она сама.

В Обенро не обращали внимания на это очевидное несоответствие; даже полицейский Фроде Хансен, казалось, не находил ничего удивительного в деятельности мам Хансен. Наоборот, если он встречал ее утром, когда она волокла тяжелые корзины, он нередко приветливо спрашивал:

— Ну как, любезная мам Хансен, почем сегодня репа?

А если он здоровался с ней не столь приветливо, она днем угощала его кружкой пива.

Это был постоянный расход мам Хансен, и, кроме того, у нее был еще один. Каждый вечер она покупала большой кусок сдобной булки, посыпанной сахаром. Она сама его не ела, не давала и детям. Никто не знал, что она делает с булкой, да никого это особенно и не интересовало.

Если кружки пива не предвиделось, полицейский Фроде Хансен с достоинством нес свой коэффициент, прогуливаясь взад и вперед по улицам Обенро.

Если он при этом встречал Верного или кого-либо другого из своих друзей среди собак, он всегда надолго останавливался, чтобы почесать животное за ухом. А когда Фроде Хансен видел, как развязно вели себя на улице собаки, для него было истинным удовольствием строго наброситься на какого-нибудь прохожего и записать его полное имя и адрес за то, что бедняга позволил себе бросить в сточную канаву конверт.

II

Поздней осенью у господина коммерсанта был званый обед. Вся семья в это время уже давно вернулась с дачи.

Разговор тянулся вяло и часто обрывался, но вдруг он стал живее и, наконец, полился бурным потоком. Это произошло по следующей причине: на том конце стола, где сидела хозяйка, стал обсуждаться вопрос, можно ли назвать светской дамой, настоящей светской дамой даму, о которой известно, что как-то раз на пароходе она положила на скамью ножки, ножки в туфельках и расшитых чулках.

И как ни странно, все поспешили высказать свои готовые и непоколебимые убеждения, словно каждый из собравшихся провел половину жизни, размышляя над этим вопросом. Непоколебимые убеждения сталкивались, отбрасывались, вновь встречали поддержку и снова ниспровергались с возрастающим пылом.

--">