Кальман Миксат - Кавалеры

наследство. Шарошане только родятся в Шароше, но живут они в других краях, так что в день Страшного суда собрать их всех будет весьма затруднительно.

Прежде Чапицкий подвизался в одной газете со мною, и уже тогда он не походил на газетчиков старой закваски, вечно ходивших в потертых брюках, стоптанных ботинках или в потрепанном пальто, как, например, барон Жигмонд Кемень^[1], о котором сохранилась песенка кортешей^[2]:

Пусть пальто его старо и покрыто пылью,

Но зато Ференц Деак друг ему всесильный.

Чапицкий был неизменно элегантен; его единственный сюртук всегда имел такой вид, словно его только что принес портной. Благодаря своему облику и манерам Чапицкий неизменно приглашался на балы и банкеты в качестве нашего корреспондента, интервьюера; его изящная фигура и светский тон импонировали даже знатным господам, и как репортер он мог проникнуть куда угодно ― от дамских будуаров до корзины с бумагами под королевским столом.

Безукоризненный цилиндр и лаковые туфли уносят человека из привычной ему простой атмосферы в иной мир, ввысь или вглубь. Э-эх, как дороги эти честные поношенные туфли, в них человек чувствует себя уверенно ― а что стоптаны каблуки, так это восполняется неровностями почвы, по которой он ступает.

Наш Чапицкий держался компании молодых бездельников-джентри^[3], а потому, не отставая от других в бахвальстве, по горло сидел в долгах.

Разумеется, ему очень кстати была бы хорошая партия.

Наряду с присущим шарошанам умением пустить пыль в глаза в нем было также что-то от богемы. Он прекрасно умел скрывать свою бедность (специальность шарошского дворянства), но порой выставлял ее напоказ (а это уже свойство богемы). Когда однажды мы решили объявить забастовку и двадцать пятого числа одного из зимних месяцев хотели все сразу покинуть редакцию, Чапицкий обратился к нам:

― Глупо уходить двадцать пятого, история не знает подобных примеров. Подождем, господа, еще одну неделю.

― Почему? ― возражали недовольные, ― Наше положение и через неделю не улучшится!

― Верно, но тем временем наступит первое число. А как вы думаете, почему Наполеон Третий совершил государственный переворот именно второго декабря? Да чтобы первого числа успеть еще получить свое президентское жалованье.

Этот маленький случай оттого и пришел мне на ум, что свадьба была назначена на третье октября прошлого года. Итак, второго числа мы отправились в путь и без всяких приключений добрались до Эперьеша. Природа редко вела себя столь своенравно, как в том году: в августе она устроила осень, а в октябре ― лето. Наше путешествие до Эперьеша было восхитительно: палило солнце, озаряя своей веселой улыбкой мягкие очертания холмов, которые так и скакали навстречу нам, словно маленькие пажи, предшествующие великанам, что синели вдали.

В Эперьеш мы прибыли во второй половине дня и порешили заночевать на постоялом дворе, а утром на лошадях отправиться в Лажань на свадьбу. Все послеобеденные часы Чапицкий был чем-то занят, он без устали бегал по городу, обливаясь потом.

Я увиделся с ним только за ужином и очень удивился: он сидел совсем сонный и радостно повторял:

― Эх, ну и высплюсь же я сегодня!

― Выспитесь?! И это в ночь накануне свадьбы? Никогда не слышал ничего подобного.

― А что ж тут удивительного? ― возразил он спокойно. ― В свадебную-то ночь все равно будет не до сна.

Утром Эндре рано разбудил меня ― пора отправляться! Он торопил меня с завтраком: дорога до Лажани вряд ли в хорошем состоянии, вчерашний ливень, верно, размыл ее, и на тракте грязь, должно быть, по колено.

Чапицкий взглянул на часы.

― Черт возьми! Нам бы следовало уже быть в пути.

Готов побиться об заклад, что сейчас там уже начали одевать невесту.

― Так что же, едем! Экипаж готов?

― Ждет нас у ворот. По дороге к нам присоединятся и остальные гости, а в Ортве ― мой отец и младшая сестренка.

Я соскочил с постели.

― Сразу ли мне одеться к венчанью или там на месте можно будет? ― спросил я.

― О, конечно! У родителей моей невесты, по крайней мере, пятьдесят комнат.

«По крайней мере, пятьдесят!» Черт побери! Это уж не шутка!

В еще большее изумление привел меня прекрасный экипаж, ожидавший нас перед постоялым двором. Четверка норовистых рысаков в нарядной сбруе рыла копытами землю, кусала удила, гордо закидывала головы, потряхивая гривами, украшенными --">