Герберт Эрнест Бейтс - Рождественская песенка

большими губами и блестящими, как у пуделя, глазками, Фредди грузно ходил из угла в угол, то и дело останавливаясь у камина потереть руки.

– Родительница приказала без тебя не являться, – сказал он. – И никаких разговоров.

– Не поеду, – сказала она.

– Поедешь как миленькая. А пока ты собираешься, я чего-нибудь выпью.

– Пожалуйста, если хочешь. Только я не поеду. Чего тебе налить?

– Джина, – сказал он. – Ну и занудой же ты бываешь, Кларочка.

Она молча налила ему выпивку, и Фредди Уильямсон поднял стакан.

– Извини, не хотел тебя обидеть, – сказал он. – С праздником, Кларочка!

– С праздником! – отозвалась она.

– Кларочка, лапушка, а не поцеловаться ли нам ради праздника? А? – Он неуклюже сгреб ее за плечи и чмокнул мясистыми, мокрыми, как у собаки, губами. – Голубушка моя, – гудел он. – Лапушка моя, Кларочка.

В голове у нее звучали мелодии песен, перебивая друг друга, уводя куда-то. Она грезила наяву, ей казалось, она пытается поймать что-то неуловимое, ускользающее от нее.

– Ты не заснула? – спросил Фредди Уильямсон. – Одевайся скорей и поехали.

– Нет, я сейчас упакую рождественские подарки и лягу спать.

– Да ты что, Кларочка? Живо собирайся. Тебя там ждет не дождется уйма парней.

Она отрешенно стояла посреди комнаты, думая о пылком и застенчивом молодом человеке, который не мог вспомнить песню.

– Вот сонная тетеря, – сказал Фредди Уильямсон. – Где ты витаешь? Очнись!

Неожиданно он по-мужски, грубо обхватил ее за талию, чуть не оторвав от пола, прижал к себе и влепился мокрыми губами в ее щеку.

– Давай, а? – бормотал он. – Ну сколько можно держать себя в узде? Когда-то ведь надо, а?

– Народу много собралось?

– Ну давай. Ну не жеманься.

– Как же я переоденусь, если ты не пускаешь?

– Все успеем, и то и другое, а?

– Нет, – сказала она.

– Тогда последний поцелуй. – И, сдавив ее, Фредди Уильямсон закрыл ей рот своими тяжелыми собачьими губами. – Кларочка, голубушка. Зачем держать себя в узде? Может, давай все-таки, а?

– Ну хватит, Фредди, хватит. Мне надо собраться. Налей себе еще и жди.

– Вот это разговор.

Пока она переодевалась, он пил джин и грузно топал по комнате. Она вышла к нему в черном жакете, с черно-красным шарфом на голове.

– Ух ты! – восхитился Фредди Уильямсон. – Вот это да! – И поцеловал ее еще раз, неуклюже и грубовато проведя руками по лицу, шее, волосам.

Когда они спускались вниз, кто-то тихонько постучал в стекло входной двери.

– Полиция, – сказал Фредди Уильямсон. – Видно, забыл включить сигнальные огни в машине или еще какая ерунда.

Но, открыв дверь, Клара увидела молодого человека, который не мог вспомнить песню. Он тут же приподнял шляпу.

– Извините, ради бога… Вы уходите?… Прошу прощения.

– Вспомнили? – спросила она.

– Кое-что, – ответил он. – Слова.

– Тогда заходите. Минутка у меня есть.

Он вошел в дом, и Клара прикрыла дверь. В магазине было темно, и ей показалось, что сейчас он робеет меньше.

– Начинается так, – сказал он. – Всего я, правда, не помню. Что-то в этом духе: Leise flehen meine Lieder. Liebchen, komm zu mir…

– Шуберт. – Она направилась в ту сторону, где стояли инструменты, и, сев за рояль, запела. «Эта, эта самая», – услышала она его слова и еще услышала, как Фредди Уильямсон нетерпеливо возится с замком входной двери.

– Чудесная песня, – сказал молодой человек. – Она, конечно, не рождественская, но есть в ней что-то такое…

Громко топая, Фредди Уильямсон вышел на улицу, и вскоре оттуда донесся шум мотора. Цепочка на открытой двери брякала о косяк, и в темный магазин задувал холодный воздух.

Клара замолчала, она не знала всех слов, только эти первые строчки: «Песнь моя летит с мольбою тихо в час ночной. В рощу легкою стопою ты приди, друг мой…» Дальше она не помнила.

– Извините, я дальше не помню, – сказала она.

– Огромное спасибо, – сказал он.

Дверь хлопала, действовала на нервы, и она встала закрыть ее. Снаружи нетерпеливо сигналил Фредди Уильямсон.

– Вам, видимо, нужна пластинка? – спросила она. – У нас есть отличная запись.

– Если вас не затруднит.

– Постараюсь найти, – сказала она. – Только зажгу свет.

Разыскивая пластинку, она еще раз пропела первые такты.

– Сколько в ней нежности, – заговорила она. – Какая-то удивительная нежность… – Вдруг ей показалось, что молодой человек смутился. Он принялся рыться в бумажнике, но она сказала: – Да ладно вам. Заплатите после Рождества, --">