Йоханнес Вильгельм Йенсен - Рождественский покой

заперла их в доме. Когда наступала оттепель, можно было просунуть в дверь красную от холода ручонку и ловить капли с крыши или лизнуть горькую водичку на оттаявшем стекле. Зимой их прибежищем была откидная кровать у окна, ночью она открывала им свои теплые пуховые объятия, день они проводили на ее истертой блестящей крышке. Все свое имущество они хранили на подоконнике – красивые камешки и прочие драгоценности, найденные в земле, принадлежали Йеппе, тут же лежали сокровища Лаурины – обрывки шерстяных ниток и бумага из-под цикория; у крошки Карен-Марии не было ничего.

Когда дети были умыты и облачены в купленные в городе блузки, мать принялась стелить на стол белую скатерть, а ребятишкам велела не нарушать праздничное настроение, вести себя послушно и не шуметь. Каша в этот вечер была довольно белая, из хорошей крупы, не из той, своей, что варили по будням, она пыхтела, будто изо всех сил старалась быть вкусной. А мать была такая тихая и ласковая. Когда высокий и сутулый Тёрве Кристенс окончил работу и, входя в дом, нагнулся под притолокой, то увидел в полутемной комнате трех своих отпрысков, сидевших в ряд на откидной кровати за белым столом, три пары крошечных деревянных башмачков, торчавших из-под стола, три намытые до румянца рожицы и три белобрысые макушки.

В доме воцарилась тишина. Пока еда поспевала, трое малышей глядели, как отец моется – ему тоже пришлось вытерпеть это наказание под праздник, готовясь прикоснуться к таинству. Потом они принялись трапезничать: сначала поели вкусной каши, а после – жареной свинины с картошкой. На душе у всех было светло. Повсюду в окрестных домах, даже в самых бедных, ярко светились окна, для каждого эти минуты были торжественными. Тёрве Кристенсу доставляло радость смотреть, как его ребятишки с блестящими, словно алмазы, глазами жадно уплетали лоснящуюся от жира свинину, ухватив куски маленькими пальчиками. В горнице стало тепло. Хозяйка собиралась еще чем-то порадовать их; за печной заслонкой что-то бурлило и пахло слегка подгорелым. Сальная свеча, стоявшая на столе, озаряла золотым светом горницу, в которой царил драгоценный покой.

И тут кто-то стукнул в оконное стекло. Осколки посыпались Лаурине на голову. Хозяйка закричала истошным голосом. Тёрве поднял глаза и увидел, как в разбитом окне блеснула торфяная лопата.

Он встал, выпрямился во весь рост, его небритое лицо смертельно побледнело.

За окном Забулдыга, как ни в чем не бывало, заорал:

– Сейчас я тебя, святой Бонифаций, намажу дегтем, черт бы тебя побрал!

Тёрве Кристенс давно смастерил копье на случай, если Забулдыга станет угрожать лишить его жизни. Он снял копье с притолоки и пошел к двери.

Они схватились в тесных сенях. Забулдыга распахнул дверь и ворвался в дом, но Тёрве, угрожая копьем, заставил его попятиться назад. Забулдыга обрушил на Тёрве град ругательств, но копье мешало ему достать соседа лопатой. Так продолжалось довольно долго. Под конец Забулдыга изловчился и нанес удар острой лопатой. Выпад был коварным, и тяжелый, неповоротливый Тёрве еле увернулся. Он все еще не думал, что Забулдыга всерьез задумал худое. Но его начал бить озноб.

– Берегись! – закричал он, плача.

И когда Забулдыга замахнулся снова, он печально повторил:

– Берегись, а не то заколю тебя насмерть!

– Не посмеешь, чертов пророк! – дразнил его Забулдыга. Он принялся ругаться, но теперь глаза у него горели неистовой ненавистью, а язык заплетался, так что слов было не разобрать. Внезапно он перестал извергать гнусные ругательства, замолчал и, ухитрившись подскочить боком поближе, чуть не задел его лопатой... Тут Тёрве Кристенс понял, что жизнь его в опасности. Голова у него пошла кругом, в ушах зашумело. Ясное морозное небо наверху, Дверь, путь к которой загораживал дышащий злобой человек с налитыми кровью глазами, охваченный страхом дом, откуда раздавались жалобные детские крики, – все это слилось и завертелось колесом. И когда вдруг Забулдыга с гримасой палача рванулся и прыгнул вперед, Тёрве Кристенс навалился на копье всем своим тяжелым телом и проткнул ему грудь. Кровь Забулдыги хлынула струей, словно горячий суп, на древко копья и обожгла Кристенсу руки. После короткой предсмертной судороги, во время которой Забулдыга блеял, словно овца, хватал руками древко копья, лежа на спине и пытаясь ногами достать пронзившее его железо, он испустил дух.

Когда все было кончено, Кристенс вздохнул и вытер слезы. Подумав --">