Владимир Семенович Короткевич - Колосья под серпом твоим

не позволил сбежать помещик. Дал ружье и повелел остаться в пустой деревне, чтобы не разграбили крестьянских пожитков лихие люди. Ружья, пожалуй, и не стоило давать. От холеры ру­жьем не отобьешься, а лихие люди боялись Романа с его славой хуже ружья.

Наверно, Роман не был бы Романом, если бы не нашел сред­ство. Он и отпоил сына резким березовым квасом. Не отдал смер­ти. Но остальных не успел.

Холера ушла. Забыли и о ней. А в хате Когута так и жили ста­рик, взрослый да малыш.

И вот тут и случилось. В одну из темных ноябрьских ночей Марко убил отца в бане. Заколол старика вилами.

Аким Загорский, старый озерищенский господин, прослышав, за голову схватился. Чего уж тогда ждать от человека, если он на убийство отца идет? Что ж это происходит? Или библейские времена возвращаются, или последние наступают? А так как он двадцать лет неизменно ходил в почетных судьях, и до раздела и потом, в губернском земском суде, то вознамерился упечь пре­ступника, откуда и ворон костей не приносил, даром что сейчас просторы были немереные и даже Сибирь своею была. Схватили Марку — ладно! В цепях он — ладно! Скорее его, изверга, в Су­ходол, на судебную сессию.

А потом взялся Аким за разум. Был он господином милосерд­ным и добрым. Наверно, потому, что очень богат, а значит, не было у него нужды выжимать из мужиков последнее. Трем тыся­чам мужиков легче нести одного господина, нежели десятку какому-нибудь. И не то чтобы господин сейчас оправдывал убийцу. Он задумался: как могло случиться, какая выгода была пойти на такое любимому, от смерти отцом спасенному, сыну, единственному наследнику? И, главное, удивляло Загорского то, что никто из односельчан и словом, и кивком даже не осудил Марку. Будто так и надо было.

Аким Загорский знал силу обстоятельств. И знал: до самой глубины человеческой души и того, что заставило ее сделать то или другое, не докопается никогда ни один суд. Не на то люди суды выдумали. Суд — это расправа. И хозяева каждого суда хотят только, чтобы расправа была скорой и не очень дорогой.

И потому он однажды ночью явился в застенки упраздненного за ненадобностью замка. Замок был двухэтажным, с подземелья­ми. В башнях новая власть разместила провиантские склады, а подземелья так и остались тюрьмой.

Думал Аким Загорский, что увидит слизня, раздавленного тя­жестью собственной вины, а увидел человека, который даже не прячет глаз.

— Может, не твоя вина? — смутился Загорский. — Может, кто-то другой?..

— Моя вина, — сказал Марко. — Моя рука совершила, мне и отвечать.

— Так что же ты тогда святым прикидываешься? — вскипел пан. — У собаки глаза занял?!

— Вы не кричите на меня, — совсем не по-мужицки, с достоин­ством, сказал закованный. — Надо мною земного суда нет. Меня преисподняя ожидает. Я душу свою навек погубил, и мне уже из огня никогда не выйти... Так что меня ваши щипцы разве погладят только...

— Так ты что, гордишься этим? С дьяволом рядом став?

— Я с дьяволом стал ради другого... Не вам в этом разбираться. Разве что Матерь Божья меня сердцем когда-нибудь поймет. Но и она не поможет... а я все равно гордиться и радоваться буду. И здесь, и в огне.

Загорский так ничего и не добился, ушел. И начал расспраши­вать у других, преимущественно у своих же озерищенских кре­стьян. Долго ничего не мог узнать, пока одна старуха не расска­зала. У Акима волосы стали дыбом.

Недаром покойника Романа считали колдуном. Сам Аким Загорский такой глупости, конечно, не верил, но они, они ведь все верили. Да и как было не верить, если Роман лечил травами почесуху и скулы, вправлял вывихи, выводил темянник, брал на руки детей с испугом и смотрел им в глаза — и детям сразу становилось легче.

А такие дела без нечистой силы, конечно, не делаются. И каждому, даже самому умному ворожею, даже тому, кто не употреблял своей силы на злое, приходится после смерти расплачиваться.

Наступает такой час, и колдун должен залезть в подпечек, луч­ше всего в бане. И именно там отдают дьяволу душу. Там и должен был Роман сводить с дьяволом последний расчет. И рядом с ним обязательно должен быть сын.

Они и пошли в баню вдвоем, когда старик почувствовал при­ближение смерти.

Старик залез в подпечек и долгое время говорил что-то. Может, вспоминал жизнь, а может, бредил. Потом очнулся и протянул

--">