Максим Горький - Делёж

тихо рассмеялся и, помолчав, задумчиво проговорил:

– В нашей улице много ребят, которые без отцов родились. Это вот потому всё, что уж больно свободно матери-то ихи гуляли, – тоном взрослого и не без цинизма кончил он.

– Верно! А ты из какой улицы?..

– Я? Из Полевой. А ты?

– А я с той, на которой лучше. У меня, брат, нет квартиры-то. Была она… да вчера выгнали вот…

– А ты кто? – тихо спросил мальчик, поднимая голову и заглядывая в лицо своему спутнику.

– Я, брат, лакей был… Ха-ароший лакей! Большие жалованья получал. Ну… спился. От хорошей жизни… спился. Где бы держаться мне за фарт и руками и зубами, – я зачертил вовсю. Потому – скучно жить… И больше ничего… Я и давай пить.

Попил – и пропал. Здорово попил! Учись вот…

Мальчик молчал, должно быть, думая, чему можно учиться в этом рассказе.

И его спутник тоже молчал.

Так прошли сажен десять…

– Мальчик! – вдруг тихо и просительно начал бывший лакей и почему-то оборвался.

– А? – И мальчик, шагавший задумчиво и неторопливо, приподнял голову.

– Вот что, мальчик… Дал бы ты мне немного милостыни-то? а?..

– Ишь ты! – сказал мальчик, сухо усмехаясь. Потом он оттолкнулся в сторону от спутника и, весь съёжившись, встал у тумбочки, облокотясь на неё и с усмешкой недоверчивого ожидания глядя на своего собеседника. Тот – тоже остановился и зачем-то поправил рваный картуз на своей голове, не переставая говорить:

– Ты рассуди, милый… Отдашь ты деньги своей скаредной тётке. Ну, что ей?..

Пропьёт ведь… А избить тебя – изобьёт, так ты лучше сам первый сделай ей на зло.

А я бы поесть купил чего… И выпил бы тоже, за три копейки, например. Давно я не пил. Ни капельки не пил, брат! – с дрожью в голосе закончил он…

Мальчик вдруг пошёл прочь от него через дорогу на другую сторону улицы.

Когда он, колыхаясь на изогнутых рахитом ногах и выпятив вперёд свой острый горб, вошёл в полосу света от фонаря, – на мостовую легла чёрная уродливая тень, легла и исчезла, точно влажная земля растворила и впитала её в себя. У панели он встал и оглянулся на лакея, смотревшего ему вслед, вытянув шею…

– Не дашь? – раздалось на улице безнадёжно, укоряюще и робко. Раздалось и замерло среди тяжёлых зданий, холодно смотревших друг на друга светлыми пятнами окон, похожими по своему тусклому блеску на глаза слепцов.

Лакей нерешительно тоже стал переходить улицу.

– Изобьёт уж больно, коли мало-то принесёшь… – задумчиво произнёс маленький горбун навстречу ему.

– Да ты немного! – чуть не шёпотом говорил лакей. – Дай пятак, и будет с меня! За три выпью, а на две хлеба съем… а?

Горбун поднёс руки к своему лицу и стал пристально смотреть в них. И тоже что-то шептал. Послышался звон медных монет.

– Пять… три… восемь… семишник… Давай пополам! Чёрт с ней. Пусть её лопнет со зла. Вздует, так вздует… Айда! На-ка! Одиннадцать все! – с удовольствием сказал он, протягивая руку.

– Ах ты! Вот мне… и праздник! Спасибо, брат! Вот так – ты! Н-ну! Как я теперь хвачу за пять? Ах ты, цыплёнок! – радостно и смущённо забормотал лакей…

И вдруг он странно изогнулся и сорвался с места так быстро, как будто его больно ударили по животу… Горбун отшатнулся в сторону от него. Но он уже исчез, припрыгивая на ходу. Мальчик посмотрел ему вслед и молча пошёл по улице в сторону, противоположную той, где исчез лакей.

Скоро и сам он исчез во тьме улицы.

А на улице было пустынно и темно, и всё так же равнодушно и холодно большие белые дома смотрели друг на друга своими слепыми стеклянными глазами…

И всё кругом было тихо и печально.

--">